уже само по себе — отличное начало для очерка. Только как подойти к девушке, чтобы не спугнуть?
И Голубев просит Майю завязать беседу. С женщиной она будет говорить свободнее. Но опасения напрасны. Наша стюардесса в голубом сари с очаровательной непринужденностью и простотой, тактично придерживаясь доверительного, но отнюдь не фамильярного тона, отвечает на все вопросы Исаака.
Выясняется, что ей двадцать два и зовут ее Мухабудой. Родилась в мусульманской семье. Рано осиротела. Остался только старший брат. Но он в Америке. Мухабуда собирается съездить к нему. Почему работает? А как же не работать? Если бы она даже была богата, все равно она работала бы, потому что только работа дает женщине настоящую независимость в современном мире. Во всяком случае до тех пор, пока она не станет женой, пока не появится главная задача — воспитание детей, — она будет работать…
Майя, которая любуется девушкой и просит Исаака переводить ее ответы, с улыбкой предлагает:
— А что, если спросить ее про любовь?.. Есть ли у нее любимый?
Но Исаак категорически отвергает этот вопрос. Он знает местные нравы. Насчет добрачных любовных связей здесь строго. Такие слухи о девушке могут оттолкнуть от нее всех женихов. Так что эмансипация касается только права на труд, но никак не на отдых от сложившихся норм девичьего поведения.
Однако наш самолет уже пошел на снижение. На нас надвигается яркая зелень. Это огромный, заботливо ухоженный сад вокруг аэропорта.
Агра… Неожиданно мы погружаемся в тишину. Давно не слыханная желанная тишь нарушается только птичьими голосами. Наверху над головой — незамутненная голубизна и раннее солнце, еще щадящее людей. Воздух так чист, что кажется колдовским напитком, восстанавливающим силы.
На короткий миг я вдруг остро ощущаю свою сыновнюю слитность с природой. Может быть, мне только во сне привиделись все эти гулы и грохоты современных городов, их удушливая копоть, смрад выхлопных труб, треск бесчисленных моторов? Здесь, в преддверии великого памятника индийской культуры, я вдруг с любовью вспоминаю строку русского поэта: «Тишина! Ты лучше из всего, что слышал…»
В нашем ежедневном беге мы часто забываем, как нужна эта тишь, как она целительна для нас…
Но вот и конец передышки. Двадцатый век властно напоминает о себе голосом самолета: его двигатель сердито воет, призывая нас вернуться к реальности.
И вот мы уже опять в широком приземистом сером автомобиле, везущем нас по улицам Агры в гостиницу, и господин Ума Шанкар Шарма, наш гид, инспектор местного отдела народного образования, любезно объясняет нам все то, что надо объяснять туристам на подступах к несравненному Тадж-Махалу. Он очень старается. Его энергичное темно-коричневое лицо поблескивает капельками пота. Он даже несколько повышает голос, что, как я уже приметил, несвойственно индийцам.
Однако его хвалебная ода как-то не очень доходит до меня. У меня сложное отношение к предстоящей встрече с Тадж-Махалом. Я боюсь разочарования. Когда видишь что-нибудь так часто в изображении, начинаешь опасаться: совпадает ли с действительностью твое представление, выработанное копиями? Ну, хоть собор святого Петра в Риме. Или химеры на парижском Нотр-Даме. Или вот купол мавзолея Тадж-Махал и четыре минарета по углам… Все эти достопримечательности планеты так примелькались нам на цветных лакированных открытках, захватанных тысячами пальцев, что первоначальное восприятие красоты притупилось, поблекло. Иногда даже возникает кощунственный образ идеально красивой, но всем доступной женщины. И вот сейчас, перед самой встречей с Красотой, я волнуюсь, сомневаюсь в самом себе, в своей способности разглядеть ее душу сквозь приторность лакированных открыток и деловитость бесчисленных функционеров туристского бизнеса.
…Путь оказался короче, чем я предполагал. Наш автомобиль уже на зеленом лугу, окруженном со всех сторон стеной из красного камня. Оглядываюсь — и сразу узнаю хорошо знакомые черты мусульманской архитектуры. Среди гигантских, в три обхвата, старых деревьев высится увенчанный куполом дворец, напоминающий мечеть. Мусульманством веет и от сплошных двухэтажных келий — худжар.
Весь ансамбль, называемый первыми южными воротами, — это и есть вход в Тадж-Махал. Смотрим налево. Там, словно в зеркальном отражении, повторяется сказочный дворец с куполом. Однако, приглядевшись, замечаешь, что этот дворец больше размером сравнительно с первым, что в нем выпуклее представлена декоративность мусульманской архитектуры. Портал дворца украшен изысканным орнаментом, изречениями из корана, выполненными тончайшей арабской вязью. Это основной парадный вход.
Ниже его по обе стороны раскинулись два крыла. Они симметрично повторяют в уменьшенном виде основной рисунок ворот. Все четыре угла строения завершаются мощными колоннами. И над каждой колонной возвышается белый купол с острым шпилем, вонзающимся в небеса.
Удивительная пластичность и гармоничность всей композиции подчеркивается одиннадцатью белыми куполами над центральными воротами. Их изящно отточенные острые шпили тоже устремлены в далекую высь.
Наш гид Шанкар Шарма замечает восторженные взгляды туристов и оживленно комментирует:
— Они великолепны, эти одиннадцать куполов, не правда ли? Если вы посмотрите с обратной стороны, перед вами откроется точно такой же вид. Еще одиннадцать куполов. И мы получаем цифру двадцать два. Они, эти двадцать два купола, служат венцом сооружения и в то же время символизируют те двадцать два года, что строилась гробница Тадж-Махал.
Я околдован окрестностями Тадж-Махала. Я вижу их впервые. Их куда реже фотографируют, рисуют, демонстрируют в кино, чем сам мавзолей. И свежести восприятия ничто не мешает. Мне не навязывает чужих ракурсов.
Чем ближе к самой гробнице Тадж-Махал, тем больше я медлю. Делаю вид, что завязываю ослабший шнурок на ботинке. Боюсь, боюсь встречи, как боятся ее тогда, когда долгими годами не виделись с кем-то близким и представляют себе его только по снимкам. Ах, Тадж-Махал! И зачем только твоя тень дошла до меня раньше, чем твоя живая плоть!
— Подойдите, пожалуйста, сюда, — приглашает нас Шанкар Шарма. — Вот эта линия проходит как раз по самому центру ворот. Если идти по ней дальше, не сворачивая, то через ближние ворота вы увидите, словно в раме, весь Тадж-Махал…
Я следую приглашению. И в пронзительной голубизне утреннего неба передо мной всплывает мавзолей. Легчайший купол его как будто невидимыми нитями подвязан к небу. Мне доподлинно известно, что передо мной много тысяч тонн каменных глыб. Откуда же берется это ощущение удивительной легкости, крылатости всего сооружения? Точно не камень, а лебяжий пух принял такие совершенные очертания и устремился ввысь. А пропорции! Этот одинокий купол посередине и четыре минарета по углам. Как идеально они соотнесены друг с другом! Как будто не человеческие руки, а сама земля индийская породила это чудо.
— Тадж-Махал — грандиозное сооружение, — методично продолжает между тем гид, — высота его от основания до вершины купола — семьдесят