Ретиарий прибегает еще к одной коварной уловке, пользуясь вынужденной медлительностью противника. Он притворится, что наносит удар сверху, чтобы заставить мирмиллона приподнять щит, а затем направит трезубец вниз, чтобы проткнуть не защищенную поножами ногу. Итак, ретиарий делает выпад, мирмиллон, как и предполагалось, смещает щит, оставшись без защиты с одного боку. Ретиарий моментально возвращает трезубец, чтобы ударить снизу. Мирмиллон разгадывает его маневр и разворачивается боком, что отнюдь не просто сделать в пригнутом набок шлеме. Но попытка ему удалась, трезубец пролетает мимо! И к тому же случается непредвиденное. Астианакт догадывается: что-то не так! Ретиарий продолжает двигать вперед-назад трезубцем. На мгновение мирмиллона посещает страх, что он ранен, но не почувствовал боли из-за напряжения, а ретиарий меж тем кромсает его тело острыми зубьями.
Но это не так. Астианакт чувствует, как сеть натянулась во все стороны, и понимает: ища «идеального удара», ретиарий увлекся, и трезубец запутался в ячеях сети. Он стал жертвой своего собственного оружия и теперь безуспешно пытается высвободить трезубец. Но зубья застряли не на шутку, и чем больше он усердствует, тем хуже… Рыбак попал в собственные сети. Астианакт понимает, что это, возможно, его единственный шанс на спасение. Он резко отступает назад на три-четыре шага, увлекая за собою ретиария, который в пылу схватки думает лишь о том, как освободить свой длинный трезубец. Потом Астианакт наполняет воздухом грудь и со всей силы бросается на противника. Как только его щит касается тела Календия, Астианакт бьет мечом. Он действует по наитию, рассчитав положение противника по силе толчка, который получил щит. Годы тренировок дают о себе знать. Меч как серебристый коготь показывается из-под сети. Толпа замечает короткую серебристую вспышку – и больше ничего. Следующее, что увидят зрители с трибун, – это простертый на земле ретиарий, с изумленным взглядом, как получивший нокаут боец. Он опирается на руки и пытается подняться, но не может. На правом бедре с внутренней стороны глубокая рана, из которой обильно течет кровь, ее цвет уже не ярко-красный, а темно-багровый. По арене растекается большое пятно.
Астианакт готов нанести следующий удар, от возбуждения даже не чувствуется на плечах тяжесть пудовой сети. Его мускулами движет инстинкт самосохранения, а не рассудок. Гладиатор едва расслышал крик судьи, приказывающего ему прервать атаку. Тяжело дыша, он останавливается. Зрители видят, как он мотает головой из стороны в сторону, словно стараясь «ухватить» весь воздух вокруг себя. Когда дыхание становится ровным, он переводит взгляд на поверженного неприятеля – тот смотрит ему прямо в глаза. Все тот же предательский взгляд, который Астианакт не забудет до конца жизни, но теперь в этих глазах читается что-то еще: просьба, настойчивая как приказ. Календий протягивает ему кинжал. Возможно, в отчаянной попытке вымолить пощаду. Но принять решение не во власти Астианакта. И не во власти судей, которые, подняв ладонь большим пальцем кверху, испрашивают вердикт у эдитора. На сей раз его решение – «смерть». Астианакт подходит. Только теперь Календий понимает, что все кончено, и обнажает шею. Легкий ветерок шевелит его волосы, словно желая напоследок приласкать его. Затем вспышка боли – и полная тьма…
Этот эпизод в подробностях изображает мозаика, найденная на Аппиевой дороге и ныне хранящаяся в Национальном археологическом музее в Мадриде.
Всегда ли так заканчивались поединки? На самом деле смерть на арене гладиаторы находили не так уж часто. По разным причинам: прежде всего потому, что подготовка бойца занимала много времени, и потерять его в первых же боях означало потратить впустую годы работы. Кроме того, гладиаторы стоили немалых денег: как ланисту, который их выучил, так и организатору игр, который в случае смертельного исхода должен был уплатить за гладиатора по повышенной ставке. Отсюда понятно, что обратить большой палец к земле было для организатора игр отнюдь не безболезненным решением…
Кроме того, не следует забывать о поклонниках популярных бойцов и о тех, кто принимал на них ставки, – фавориты поневоле «должны были» оставаться в живых… Одним словом, особенно в описываемую эпоху часты были поединки, заканчивавшиеся missio, то есть помилованием побежденного. А бои sine missione, то есть до последней капли крови, были относительно редки.
16:00. Приглашение на пир
Дело к вечеру. А что сейчас творится в Риме? Магазины почти все позакрывались еще в обед. Форум обезлюдел, в базиликах остались подметать полы лишь немногие служители, в сенате свет из высоких окон падает на длинные ряды пустых кресел. Люди неспешным шагом, разомлев после купаний, покидают термы. Колизей тоже опустел после окончания последних, самых престижных боев…
В этот момент все обитатели Рима и империи находятся, в прямом смысле слова, в предвкушении последнего важного пункта «распорядка дня» – ужина. Почему так рано?
Причин тому, в сущности, две. В отсутствие электричества все лучше делать при солнечном свете. В каком-то смысле повседневная жизнь следует за солнцем: принято вставать на заре и отправляться в постель вскоре после заката. Ужин тоже заканчивается еще до того, как полностью угаснет дневной свет: это позволяет гостям разойтись по домам до того, как улицы станут темными и опасными, хотя многие пиры длятся до глубокой ночи (Нероновы пиры шли до полуночи, а застолья Тримальхиона – до самой зари).
Вторая причина – самого практического свойства. Как мы уже говорили, в императорском Риме три приема пищи: завтрак (ientaculum), обед (prandium) и ужин. Завтрак плотный, а обед легкий. Неудивительно, что уже к середине второй половины дня, примерно через девять часов после завтрака, начинает ощущаться голод… Ужин утолит его и позволит выдержать без еды длинную ночь. Следует также учитывать, что у римлян время ужина «плавает» в зависимости от времени года: девятый час в летнюю пору и восьмой час в холодные месяцы.
Но как проходят ужины в Риме? Все мы помним пышные застолья в исторических фильмах. Так ли все на самом деле? Пойдемте разузнаем все сами.
Римляне организуют пиры весьма нередко, гораздо чаще, чем мы – дружеские вечеринки. Это традиция, вернее даже, неписаный закон (разумеется, только для тех, кто может себе это позволить; для обитателей инсул дело обстоит совсем иначе…).
Естественно предположить, что пиры устраивают, чтобы насладиться дружеским обществом, чтобы повеселиться и развлечься. Это так, но прежде всего застолье – способ налаживать связи в обществе, возможность посмотреть на людей и показать себя, вызвать восхищение уровнем собственного благосостояния. Часто речь идет о представительских ужинах, устраиваемых для поддержания добрых отношений с важными персонами, заключения политических или деловых союзов и так далее. Одним словом, пир – не столько ужин, сколько самый настоящий «салон».
Мы размышляем об этом, прогуливаясь по улице, освещенной косыми лучами послеполуденного солнца. Зайдя под портик одной из инсул, мы находим его после утренней толкотни непривычно пустынным. Все лавки закрыты тяжелыми ставнями.
В дальней части портика мы замечаем движущиеся фигуры. Мы видим их против света, и лучи солнца создают тонкое золотое свечение вокруг их темных силуэтов. Люди в коротких туниках – рабы, а вот, в широкой тоге, и хозяин с женой. Прислужники помогают каждому из супругов подняться на личные носилки. Рыжие волосы мужчины горят алым пламенем в солнечных лучах.
Когда настает черед женщины садиться на носилки, свет проходит через накинутую на голову длинную шаль. Таким прозрачным может быть только шелк – подлинный статус-символ богатых семей, с гордостью демонстрируемый окружающим. На плече поблескивает золотая булавка. Пара одета в высшей степени элегантно. Мы нашли то, что искали: приглашенных на ужин. Достаточно будет последовать за их носилками, и мы раскроем секреты древнеримских пиров…
Маленький кортеж оставляет портик инсулы, словно два отдавших швартовы парусника. С «причала» тротуара на удаляющихся хозяев смотрят рабы, вытянувшись почти по стойке «смирно». Затем все возвращаются в дом – кроме одного, который усаживается у входа. Это lanternarius – фонарщик. В руках у него одеяло, немного съестного и фонарь. Он часами будет дожидаться на пороге дома возвращения хозяина. А завидев его, проводит в дом, освещая дорогу… Оставим этого «смотрителя маяка» римских улиц на его посту и поспешим вслед за носилками.
Пройдя по городу значительное расстояние, мы замечаем, что он сменил облик. Улицы стали скорее напоминать дорожные развязки на окраинах наших больших городов. Время возвращения с работы. Люди расходятся по домам, это видно по походке, по лицам.