Толю. Тот махнул рукой — мол, говори.
— Делать надо, — ответил Штаны безо всякого акцента. — Точно по твою душу приехали, я чувствую. У меня бабушка колдунья была, мне передалось. Нэдэлю уже предчувствие нехорошее, даже больше. Как давит что-то.
— Ой, не пизди, — скривился Бык, слышавший байку про бабку-колдунью уже тысячу раз. — Тебе лишь бы делать. Точняк не из серьезных кто-то? Не охуеть бы расхлебывать потом.
— Нэ охуеем. Это не Фармацевта люди — раз. Если даже Фармацевта, то у него сейчас так и так рэзня в бригаде — два. Ментовские наружку без московского приказа не поставят — три. А в Москве видэл, что происходит? Там мусоров трэтий день валят. Скоро и до нас дойдет.
— Типун тебе на язык, — Быку социальные потрясения были совершенно не нужны, потому что в разгар социальных потрясений «варенки» никто не покупает, а водку у него просто отберут в рамках революционной экспроприации, или как там они это называют.
— Залетные, — вынес финальное решение Штаны. — Пасут тэбя, на психику давят.
Осенью 1993 года разговор с залетными на Нахаловке был короткий.
До трех ночи Бык с Гогой пили на кухне чай с чабрецом и вели деловые беседы — поставщики ткани окончательно охуели по ценам, а коммерсы на Лендворце, по ходу, заламывают процентов на двадцать больше оговоренного потолка, не получив на то отмашки от старших. Всё это надо было решать, и поскорее. Наконец, цеховик хлопнул себя по обтянутым трениками пухлым коленям.
— Всё, Штаны, пошли вопрос закроем. Мне два по пятьдесят надо, три дня сухой. Душа уже горит.
Он удостоверился, что Людка спит, закрыл поплотнее дверь в детскую комнату и, дав Гоге знак обождать, спустился в подвал, где долго что-то двигал, щелкал замками и шуршал оберточной бумагой.
В начале четвертого они вышли на улицу и неспешно направились к подозрительному «Москвичу».
— Под домом палево, — буркнул Бык.
— А какая разница? Думаешь, соседи милицию вызовут?
Оба хмыкнули.
Сотрудник Ростовского-на-Дону Следственного управления на транспорте капитан Степахин задремал на пассажирском сиденье «Москвича» и проснуться так и не успел; Гога Штаны прямо сквозь стекло дал короткую очередь из АКС-74У ему в грудь. Напарник Степахина в панике распахнул водительскую дверь — и уперся лицом в обрез охотничьего ружья.
Бык выстрелил из обоих стволов.
«Москвич» отогнали в балку за улицей Локомотивной и сожгли вместе с пассажирами, несмотря на протесты хозяйственного Гоги — тот предлагал разобрать машину на запчасти, загнать их армянам и хоть немного компенсировать себе беспокойство. Поколебавшись, Бык снял и кинул в пламя и куртку: ночь была промозглой, но отстирывать кровищу — тот еще гемор, да и Людка опять размандится.
Через час Бык, с души которого свалился огромный камень, уже храпел, по обыкновению положив руку на мощное бедро жены. Обрез и автомат он, поколебавшись, решил не выбрасывать: в подвале у него был целый арсенал, и если его вдруг найдут, то пиздец будет по-любому — стволом больше или стволом меньше, роли не играло.
57
— Проходи, сын, — торжественно сказал Сергей Сухомлин мокрому Крюгеру, топтавшемуся в коридоре.
Витя скрипнул зубами. Предчувствие его не обмануло — после той оплеухи родители стали вести себя по-другому: мама больше не задерживалась на работе в связи с бесконечными днями рождения и профессиональными праздниками, а отец перестал выпивать днем… Хотя ничего он, конечно, не перестал — просто делал это реже, в меньших количествах и закусывая черемшой, чтобы перебить запах. Если к легкому отцовскому перегару Крюгер давно уже привык, то от черемши его натурально выворачивало наизнанку, поэтому из ситуации был найден следующий выход: поскорее простудиться, чтобы заложило нос! Витя нарочно мочил ноги в ледяных лужах, сразу после выхода из дома сдирал с себя ветровку и пошире открывал рот при каждом порыве холодного ветра, — но сраная простуда приходить никак не хотела.
— Витюша, ну ты где там? — фальшиво сказала из кухни мама. — Ужин стынет!
Это было очень подозрительно: мама давно не готовила — и отдельно давно не готовила семейные ужины. Крюгер напрягся: помимо всего прочего, в последнее время родители подолгу шушукались на кухне, не повышая друг на друга голос. Когда он неожиданно туда заходил, они осекались на полуслове; мама включала фальшивую улыбку, а папа отворачивался к окну со страдальческим видом.
Сморщившись от черемшового поветрия, Крюгер разулся и прошел на кухню.
«Ужин» оказался кастрюлей спагетти и бутылкой кетчупа — то есть, по крайней мере, мама осталась в рамках своих кулинарных навыков. Макароны, и правда, успели остыть.
Витя опустился на табурет, дождался, когда мама наполнит его тарелку, с характерным чпокающим звуком выдавил в нее из пластиковой бутылки побольше кетчупа и стал молча есть, стараясь не встречаться с родителями взглядом. Они не ели — собственно, даже не поставили себе тарелки.
— Ну, Витюш, что там в школе? — спросила мама.
Крюгер неразборчиво буркнул и злобно подумал, что вообще-то ему всю голову продолбали запретами разговаривать с набитым ртом — а теперь лезут с расспросами.
Папа выскочил из кухни, взметнув висевшую в дверном проеме занавеску из пластмассовых бус, нервно прошелся по коридору и вернулся, нависнув у Крюгера за спиной.
— Как там твой друг? Ну этот, полненький мальчик такой? — не отставала мама.
— Света, хватит! — вдруг рявкнул отец. — Ну ты не видишь, что ли!..
Чего конкретно не видит Света, он не сказал, и снова скрылся в коридоре.
Спагетти (которые Витя, на самом деле, очень любил) вдруг перестали лезть в горло. Он грохнул вилку в полупустую тарелку, отодвинул табуретку и начал вставать.
— Сын, присядь, — вдруг с мрачной торжественностью сказал снова нарисовавшийся из-за бус папа Сережа.
— Да что вам от меня надо?! — Крюгер услышал свой голос как бы со стороны. Звучал он тонко и визгливо, как у дур из Аллочкиного окружения.
Витя замолчал и опустился обратно на табуретку, зато мама вскочила со своей. Она рывком распахнула окно, отодрав оставшиеся еще с прошлой зимы бумажные полоски теплоизоляции, и выхватила из ящика кухонного шкафа пачку сигарет. В повисшей тишине Светлана сломала одну спичку, безрезультатно чиркнула другой, уронила третью и, наконец, дрожащими руками зажгла сигарету от четвертой.
Дома пару раз курил только папа (будучи сильно пьяным). Мама не курила вообще — так, по крайней мере, до сего момента думал Крюгер.
— Ладно, Свет, хватит этого… театра юного зрителя, — вдруг сказал из-за спины отец. По голосу