Читать интересную книгу Светлое время ночи - Александр Зорич

Неприглядные это были метаморфозы. Проступала плохо выбритая поросль на подбородке, волосы из золотистых становились седыми. Менялись очертания скул; на коже, словно патина на бронзе, проступали глубокие морщины.

«Смерть восстановила истину», – подумал Эгин.

Вдруг крохотный корпускул движения, которое уловил край его глаза, заставил его вздрогнуть. Меч вернулся в ударную позицию.

Он посмотрел на медведицу.

– Ступай прочь, – явственно услышал Эгин.

4

Тягостно и печально было возвращение Эгина в Гинсавер.

Он покинул Золотой Нож лишь с рассветом. Вся та ночь казалась ему теперь одним сплошным сновидением – муторным, где – резким, а где – полувнятным, вязким, и не исключено – вещим.

Вняв медведице, он оставил ее и остывающий труп Адагара и начал карабкаться вверх. Любопытство не давало ему покоя. «Что все-таки произошло? Где Зверда?» – спрашивал себя Эгин.

Довольно скоро он натолкнулся на невидимую преграду, поставленную Адагаром. Дальше двигаться просто не получалось. Эгин обошел охотничий домик со всех сторон не меньше трех раз. Но тщетно – засека не подпускала его ближе.

К счастью, смерть Адагара не пошла на пользу крепости навязанных им магических узелков. Иное, впрочем, было бы удивительно, ведь Адагар был вынужден замыкать заклинания на себя, полагая свои источники силы наиболее надежными в округе.

Проколдовав час с небольшим – причем большую часть времени он затратил на то, чтобы определить природу преграды и с легким разочарованием узнать в ней Стену Иллюзий единоличной степени, – Эгин совладал с узелками Адагара и прошел сквозь Стену, весь облитый шуршащими шелками инея, который обильно просыпался из пустоты в ответ на его чары. При этом в ушах заскрежетало так, будто он своим телом разодрал медные брони терской «черепахи».

Там, где стоял охотничий домик, теперь было сплошное унылое пепелище. Домик полностью сгорел, лишь его неширокий каменный фундамент стоял невредимый, но порядком закопченный. Да три-четыре балки еще чадили.

Эгин прошелся взад-вперед. Вдруг что-то блеснуло в свете луны среди кучи сажи.

Он наклонился. Разгреб носком сапога еще теплую кучку. И выудил на свет кое-где истлевший дамский мешочек из тафты, богато расшитый бисерными флоксами.

Мешочек не был пустым. Эгин сел на корточки и перевернул его. В пепел под его ногами выкатилась дюжина крутобоких лесных орехов.

Сердце Эгина тревожно застучало. «Зверда! Это ее мешочек! Это ее орехи!» Он выпрямился и снова придирчиво осмотрел окрестности. Но никаких иных следов пребывания Зверды Эгин больше не заметил. Помилованное им белое чудовище медленно ползло вниз по дну оврага, оставляя за собой красный пунктир крови. Растерзанный Адагар лежал на том же месте.

– Зве-е-ерда! Где вы, баронесса Зверда!? – закричал он.

Завывания ветра были ему ответом.

Он прокричал так с полчаса, все надеясь на чудо. Не исключено ведь, что баронесса спряталась где-то в одной ей известной пещерке, а теперь, когда опасность миновала, выйдет…

Но баронесса не вышла. Зато Эгин благополучно сорвал голос.

Когда начало светать, он увидел на дороге, ведущей к охотничьему домику, своего каурого.

Дико сверкая глазами, задрав свой ладный, на совесть вычесанный конюхом Вэль-Виры хвост, жеребец несся к нему, всем своим видом выражая укор и обиду. То и дело каурый поворачивал голову в сторону Гинсавера.

«Что ж, может, и впрямь пора отсюда уходить», – вздохнул Эгин, собирая сброшенную накануне одежду по зарослям ежевики, в то время как понятливый жеребец обегал овраг в обратном направлении, чтобы повстречать хозяина в том самом месте, в котором их застало начало катастрофы в охотничьем домике.

После ночных треволнений избалованный каурый ни за что не хотел принимать седока. Пришлось вести его под уздцы. Пройдя почти половину спуска, подобрав сброшенную накануне одежду, Эгин вдруг услышал лошадиное ржание.

Вспомнив об осторожности, он привязал своего жеребца и, крадучись, словно лиса-цыплятница, пошел на звук через хилый кедровник. Его разбирало любопытство. Ржание раздавалось откуда-то снизу.

Осторожно приблизившись ползком к краю очередного скального уступа, Эгин посмотрел вниз.

Внизу, на неприметной тропинке, уводящей в соседнюю долину, он увидел смирно ступающую лошадь. Это была очень хорошо знакомая ему ученая лошадь из замка Маш-Магарт. Он помнил, что ее звали Вербелина.

На ней сидела или, скорее, полулежала грудью на шее животного, сама хозяйка Маш-Магарта. Госпожа Зверда. Она была абсолютно нагой. Глаза ее были полузакрыты, как у людей, давно и прочно пребывающих без сознания. Волосы, заплетенные в косички, спускались до самой земли, с губ сочилась на шею Вербелины белая пена.

На правом, повернутом к Эгину боку прекрасного, сильного тела баронессы зияла огромная треугольная рана с черными обугленными краями. Из раны сочилась кровь. Зрелище было тем более впечатляющим, что в остальных местах ее нежное тело оставалось совершенно чистым и неповрежденным – ни царапин, ни ссадин, ни синяков.

Вербелина шла медленно, чтобы не уронить раненную хозяйку.

«Госпожа Зверда!» – хотел закричать Эгин.

Но он не закричал. От гремучей смеси жалости, страха, ненависти и горя у него закружилась голова. Он спрятал лицо в ладонях и почувствовал, что сейчас заплачет.

Глаза, впрочем, по-прежнему оставались сухими. Бывают такие слезы – без самих слез.

ГЛАВА 16. ПОЗОР ГИНСАВЕРА

«Если не умеешь делать что-то хорошо – сделай это быстро.»

Варанская пословица1

Как Ларафа ни отговаривали, он настоял на своем: флот выйдет из Пиннарина сразу же после пополнения запасов провианта и боевых припасов.

Два брата – Валиен и Ранн окс Ингуры, командующие варанской конницей, легкой и тяжелой – прибежали к нему с докладом: фуража хватит только на дорогу до Фальма и на пару-тройку дней боевых действий на полуострове. Если не удастся захватить сена и овса у противника – лошади обречены.

Лараф отмахнулся и посоветовал подбавить к фуражу пресноводных водорослей, чтобы съедобной массы стало побольше. В крайних случаях так действительно делали, но Ранн и Валиен почли это за оскорбление для своего благородного цвета войск.

Все-таки, кампания вроде как намечалась победоносная, а гнорр с ходу предлагает такие меры, на какие обычно идет только потрепанная, отступающая перед лицом противника армия. У животных от такой кормежки портится норов, да и лошадиный пот начинает смердеть тухлой рыбой.

Из Опоры Безгласых Тварей советовали обождать хотя бы месяц. Время года, дескать, – самое гнилое для боевых пород «семь», «девять» и «десять». В такую погоду, да еще в открытом море, животные-девять могут заболеть неприятной болезнью, которая неизвестна их ближайшим родичам – обычным псам. Болезнь сопровождается «обильным пеноотделением из пастей, а также множественными отклонениями от ведущих поведенческих обыкновений».

К чему бы это? Лараф не понял, и снова отмахнулся: животных везти только в закрытых клетках, а к каждой плеяде Опоры Безгласых Тварей приписать по добавочному лекарю. Авось пронесет.

Наконец, инженеры оценили потребный наряд осадных средств и количество войск для обложения и штурма фальмской цитадели Вэль-Виры. Причем, оценили в произвольном допущении, что Гинсавер является крепостью класса «Алд», то есть крупной двадцатибашенной твердыней вроде Афнагема – варанского пограничного форпоста у Грютских Столпов.

В чем и выразилось традиционное варанское стремление к недостижимому идеалу и недооценка сухопутными войсками могущества магов из Свода Равновесия. Впрочем, оправданная: во времена Тридцатидневной войны те мало чем помогли, да и во время давешнего штурма Урталаргиса трудились по большей части заморские «молнии Аюта», а не аррумы Свода. При этом сами «молнии Аюта» инженерами в расчет вообще не брались, поскольку во времена Занга окс Саггора, когда составлялся последний Осадный устав, их еще и в самом Аюте не было.

Одновременно Морской Дом подсчитал исправные корабли и их совокупную вместимость. Выяснилось: если армейские инженеры и морские чиновники не ошиблись, Фальма не достигнет из числа потребных сил и средств:

– больших осадных буравов для разрушения стен – десять штук;

– «огневержцев» – двадцать четыре штуки;

– «скорпионов» – сорок шесть штук;

– горючих смесей для зажигательных боевых припасов – шестьдесят бочек;

– уксуса и щелочей для работы больших осадных буравов – двести бочек;

– лошадей всяких – пятьсот восемьдесят голов;

– тяглового скота всякого – триста пятьдесят голов;

– вьючных животных всяких – четыреста голов;

– разнорабочих всяких – пять тысяч человек;

– пехоты обычной всякой – три тысячи восемьсот человек;

– стрелков из лука и обслуги «скорпионов» – двести двадцать человек;