сказал с отчаянием:
— У меня всего пара вопросов…
Горыня остановился, развернулся к нему и сказал сурово:
— О колдуне, значит, поспрошать хочешь? Мне уж обсказали, ты помощи его ищешь, а не погибели, так что не союзники мы с тобою, и докладывать я тебе ничего не стану. А увижу, что крутишься и выспрашиваешь, пожалеешь.
Тут подошёл и Тихомир, пригласил Горыню в дом. Сказал, Марьяша уже зашила и выстирала его рубаху дорожную, и с ужином расстаралась, накрыла стол для гостя дорогого…
По-хорошему, нужно было уйти, но Василий стоял, борясь с желанием дать Горыне в челюсть, и его аж трясло от злости. Староста истолковал это по-своему и насмешливо спросил, мол, Василий тоже ждёт приглашения? Больше во всей Перловке никого не нашлось, кто бы с ним хлебом делился, и он, бедолашный, голодает небось? Ничего, может, скоро и рыбку ловить научится…
Как попал домой, Василий не помнил. Просто обнаружил себя уже там: стоит и бьёт кулаком в стену, и костяшки уже сбиты. Душила обида, и он вообще не понимал, почему. Разве ему это всё не на руку?..
С Тихомиром нормально же общались, чего он? И Марьяша обещала подождать, а сама, блин, сразу всё отцу и выложила. Зачем? Просил же её не спешить! Если бы с Перловкой всё получилось, его бы уважали больше, он бы дом себе обставил, едой бы запасся. Лошадь бы, блин, купил самую модную. Что тогда сказал бы Тихомир?
Василий тяжело вздохнул и понял, что запутался. Вот чего он хочет, жениться или кому-то что-то доказать?
Он долго сидел без сна, ни о чём не думая, даже огня не жёг. Просто — сидел, уронив лицо в ладони. По ощущениям, прошла целая вечность, а потом за окном послышались голоса: кто-то шёл.
— Заночевал бы у нас, а?
— Сивушку одного бросать не хочу. Давно мы с ним в дороге, почитай и не разлучаемся. Да мне и на сеновале ладно будет.
Василий поднял голову.
Если он хотел устроить богатырю проблемы, то самое время. Горыня решил ночевать на сеновале, а значит, никто не сможет подтвердить, что он никуда не отлучался. И ведь он ещё, как нарочно, при всех говорил, что идея заповедника ему не нравится. Прямо-таки идеально.
Василий на ощупь нашёл на полке кремень и кресало, положил в карман. Терпеливо дождался, когда староста проводит Горыню к хлеву и пойдёт обратно, выждал ещё минут десять и вышел за дверь. Тёмное время, удобное, луна ещё невысокая, бледная. Лишь бы никто не заметил.
Он задами пробрался к дому плотника, замирая от любого шума. Ему чудились взгляды из окон, чей-то шёпот, тихие шаги за спиной. Он приседал, успокаивая себя: просто ветер шумит в листве. А это возятся куры на насесте. Наверное, нужно было выйти позже, вдруг этот проклятый Горыня ещё не спит, вдруг его понесёт куда-нибудь, или Деяна понесёт, да мало ли кого тут носит по ночам…
У нужного двора Василий хотел повернуть обратно. Его тошнило от волнения, или от того, что не ужинал, или от всего сразу, а заодно от собственной жизни. Он опять почувствовал, что стоит на распутье: можно уйти, а можно довести дело до конца.
Он довёл. Сперва набрал стружки в подол рубахи, кое-как подвязал. Потом на носках дошёл до сарая — хорошо, что дверь нараспашку, — сгрёб таблички. Они загремели, он сжался, опасаясь, что Деян услышит, выждал минуту или две. Хотелось бежать как можно скорее, без оглядки, а ведь это была только половина дела.
Он вышел в ночь, придерживая рубаху, чтобы стружка не сыпалась, таблички нёс под мышкой. Шёл, пригнувшись, выбирая самые тёмные участки — за домами, под деревьями. Стружка кололась, таблички норовили выскользнуть, постукивали друг о дружку, и казалось, стук такой громкий, что точно кто-то услышит.
Добравшись до гостиного дома, Василий и сам не поверил, что у него почти вышло.
Он свалил таблички горой на дощатый настил, вплотную к стене. Вывернул рубаху, вытряхнул стружку. Дрожащими пальцами полез в карман, достал кремешок, выронил, зашарил ладонями. Нашёл.
Высек искру.
А потом, когда огонь разгорелся и подрос, облизывая стружку и бока табличек, поглаживая брёвна стены, когда запахло приятным дровяным дымком и запоздалыми сожалениями, Василий просто отошёл к дороге, стоял и смотрел. Даже не думал, что кто-то может увидеть. Было так тошно, что стало уже всё равно.
— Ох, лишенько! — зазвенел за плечом Марьяшин голос. — Беда-то какая! Что же ты стоишь, Васенька, на помощь не кличешь?
Он зажмурился, надеясь, что время повернёт вспять. Но это так не работало.
Глава 18. Василий жалеет
Марьяша трясла за плечо, пыталась дозваться. Не дождавшись ответа, сама подняла крик, позвала народ. Кто-то уже спешил к горящему дому, тоже кричали, звали какого-то Мрака, чтобы залил водой.
Василий развернулся и побрёл прочь.
Навстречу попалась Незвана, схватила за рукав, спросила, отчего шум. Он не ответил, и она убежала сама узнавать.
Он вернулся к себе, сел на соломенную постель, упёрся лбом в колени. Вот, получается, и принял решение. Осталось вызвать колдуна, отдать нож…
Почему это не случилось в то время, когда он только сюда попал и думал, что всё не по-настоящему? Почему теперь? Он и оставаться здесь не хотел, и в то же время знал, что если уйдёт, будет жалеть. Может, до конца жизни будет жалеть.
Василий представил себя пятидесятилетним, с залысинами и пивным животом. Будто воочию увидел, как в растянутых трениках карабкается на горку, утирая пьяные слёзы и надеясь опять попасть в другой мир. Но дважды такое не срабатывает, да и горку, может, уже снесут, и у Марьяши давно будет и муж, и дети, и, может, даже внуки. Он и сейчас-то особо никому не нужен, а уж в пятьдесят и в трениках…
Едва подумал о Марьяше, как она вбежала в дом, упала на колени рядом с ним — лица в темноте почти не видно, но слышно, запыхалась, — и спросила жалобно:
— Зачем ты это сделал, Васенька?
— А ты не понимаешь? — сказал он с кривой усмешкой. — На Горыню хотел свалить, типа это он виноват. Чего ты вообще пришла? Иди, расскажи им всем правду, вперёд. Иди! Давай, скажи, какой я гад, и проваливай. Почему ты не сердишься?
Она замотала головой и сказала, придвигаясь ближе:
— Не верю я, Васенька!
— Да как, блин, не веришь, если ты своими глазами видела, что я всё поджёг? Я один там был, больше некому, ты что,