Стянув джинсы, Андрэа провела лезвием от рубца на внутренней стороне бедер до нижней части колена. Самый длинный порез из всех, что она когда-либо делала, но ведь эта ночь — особенная. Появилась маленькая струйка крови — недостаточная даже для того, чтобы проступить сквозь джинсы. Тогда Андрэа провела линию, нажимая сильнее. Лишь чуточку. И на другой ноге.
Однажды она поранилась всерьез, чуть не задев артерию. Кровь хлестала полчаса. Сильно испугавшись, Андрэа твердо пообещала себе, что никогда больше не будет так делать. Но потом — в тот день она осталась дома одна — на глаза попалась английская булавка, магическое сияние которой притягивало с необыкновенной силой. Прежние страхи мигом растаяли, и она снова втянулась в самоистязания.
Сейчас раны кровоточили, прямо как в тот страшный день. Красные потоки лились по ее ногам на белоснежный пол. Андрэа затаив дыхание посмотрела на бедра. Огромные порезы, слишком глубокие. Куски вспоротой кожи болтались в море крови. Они узнают! Те, кто был в церкви… Но им наверняка уже все известно, да? Они слышали, догадались. Так почему не остановили ее? Ответ прост: зачем спасать ничтожество?
«Продолжай! Тебе ведь хочется!»
Андрэа заплакала, пытаясь вытереть кровь, но туалетная бумага насквозь пропитывалась и рвалась в клочья. Она захотела положить ножницы, но они прилипли к пальцам.
«Ты хочешь…»
Но разве она испытывала такое желание? Возможно, да.
Андрэа видела, как ножницы оживают, раскаляются в руке. Кольца крепко держали пальцы, а лезвия, заострившись, сияли, словно бриллианты. Красиво…
Это действительно происходит с ней?
«Да, конечно».
Андрэа зарыдала. Приросшие к руке ножницы начали кромсать ее руки, хорошенькое личико, живот, область паха… Рассечены артерии, льется кровь — такие глубокие раны не заживают. Она не могла выбраться из ванной. Закружилась голова, и последнее, что услышала и почувствовала Андрэа Йоргенсон, был расколовшийся о пол череп. Все побагровело.
* * *
Он ненавидел запах гари! От одной только мысли становилось тошно.
Стив Маккормак шел домой, еле дыша отравленными легкими. Он понятия не имел, почему Луис решила остаться на фабрике, зато знал причину, по которой всегда мечтал избавиться от нее: психопатка! К чему этот пожар? Он ненавидел огонь, испытывал отвращение к запаху дыма. Ничего хуже для него в этом мире не было.
Добравшись до дома, Стив начал собирать вещи, затем позвал младшего брата.
— Джозеф! Тащи сюда свою задницу! — крикнул он.
Дым приближался, времени почти не осталось. Они должны уйти подальше в лес. Стив сначала не планировал брать с собой Джо, но сейчас, в доме, он изменил решение. На нем лежала большая ответственность: отец уехал на неделю рыбачить на побережье и оставил его за главного. В конце концов, Джо, хоть и мелкая пискля, все-таки член семьи, более важный, чем влагалище Луис Андриас.
— Эй, пошевеливайся! — орал Стив.
Взяв сумку, он побежал вниз по лестнице. Где же ребенок? Он посмотрел в их общей спальне, в кухне и даже на чердаке, который пугал Джо. «Крысы, Стив! Я слышал их, они там!!!» — тараторил он на прошлой неделе. Тихое, безобидное шуршание над головой — все, конец света.
Наконец он открыл дверь отцовской спальни. В кресле сидела его покойная мать.
— Стив, — взволнованно проговорила она, — я ждала тебя.
Увидев ее, Стив разразился рыданиями.
— Подойди же ко мне… — Она курила «Парламент Лайтс», выдыхая зловонный дым, пахнувший как страшные жилые трейлеры. Собственно, мать была родом оттуда. Боже, он ненавидел ее!
— Джозеф! — крикнул он брату, хотя знал, что мальчик спрятался и не выйдет. Из них двоих Джо всегда везло — он прошел весь этап жизни с мамой без единой царапины.
— Стив, покажи мне руки. Я знаю, они грязные, потому что ты неряха.
Он шагнул в комнату. Темные волосы, смуглая кожа… его мать — наполовину индианка, он тоже. Она держала сигарету. Сука, при жизни позволяла себе творить такое, что не могло иметь свидетелей. На подобные поступки люди идут, когда чувствуют неограниченную власть. Стив плакал, не в силах остановиться.
Дыма стало больше, чем воздуха, запах был невыносим. Когтистые пальцы матери плотно сжимали запястье Стива. Он попытался вырваться, но не смог. После смерти ее сила возросла.
Говорили, она озлобилась из-за опухоли, но Стив не верил ни единому слову: якобы эта дрянь выела из мозга матери серое вещество, уничтожив разум. Он считал, что рак — это всего лишь оправдание, и его очень интересовал вопрос: все ли женщины такие же, как его мать?
— Ты слишком много плакал в детстве, я всегда хотела заткнуть тебе рот. Мне прописали таблетки, говорили, депрессия. Но это неправда, Стиви, со мной все было в порядке. Я расстраивалась, что ты не родился в комплекте с вешалкой. А теперь показывай руку.
Стив сжал кулак. Ну нет, больше он не позволит ей притронуться к себе. Она не получит такого удовольствия. Помнится, со дня похорон он постоянно фантазировал, придумывая тысячи способов, которыми хотел бы столкнуть мать с лестницы — чтобы хрупкие кости рассыпались, как глина. Он не всегда испытывал к ней отвращение: когда мать была жива, а главное, здорова, Стив боготворил ее.
Она затянулась, и кончик сигареты издал потрескивающий звук, от которого замерло сердце.
— Дай мне руку, мальчик, — прошептала она.
— Нет! — как ребенок, взвизгнул Стив. Он плакал навзрыд.
Она сдавила его руку длинными, по-звериному волосатыми пальцами. На ногах появились копыта. Такой была ее внутренняя сущность, которую мать прятала от всех, кроме него. Она улыбнулась, закурив новую сигарету.
«Нет, пожалуйста!!! Ты умерла, тварь! Тебя нет в живых!!!»
Стив вырывался, но она сжала еще крепче. Рука хрустнула, и он изможденно упал на колени. Лицо матери покрылось волосами и щетиной, из уголков рта потекла слюна. Перед его глазами вспыхнула горящая сигарета и, прикоснувшись к коже, издала страшный шипящий звук. Затем еще и еще — она прижигала, оставляя обугленные следы по всей руке до запястья.
Его мать (возможно, она никогда и не была человеком) превратилась в чудовище: ноги как у козла, лицо заросло. От нее пахло бумажной фабрикой. Поняв, что его ждет дальше, Стив истошно закричал, но спастись уже не мог. Ярко-красный огонек, приблизившись, вонзился в закрытое веко. Треск. Боль — такая дикая, что Стив упал в обморок. Очнувшись, он почувствовал, как желе катится по его щеке. Осознав, что произошло, он снова потерял сознание, а мать принялась за второй глаз.
Невозможный запах гари. Он никогда не переносил его.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});