о том, что завтра надо представить становому приставу характеристику Ивана Максимовича. Как же ее писать?
Лишь под утро он забылся коротким беспокойным сном. Проснувшись, Григорий Петрович взглянул на Чачи. Она сладко спала, чему-то безмятежно и доверительно улыбаясь во сне.
«Напишу, пока она спит, — подумал Григорий Петрович и встал с постели. — Напишу все, как было…»
Он начал писать. Григорий Петрович излагал свои мысли и содержание разговоров с Иваном Максимовичем, цитировал его высказывания.
Чачи проснулась, когда он уже заканчивал донос. «Почему он не разбудил меня? — удивилась она. — Ведь надо бы самовар поставить…»
Увидев, что Чачи не спит, Григорий Петрович подошел к ней.
— Хорошо спалось?
— А ты почему так рано встал?
— Какое — рано! Посмотри-ка на часы.
— Ой, господи, ну и проспала же я! Что ж ты меня не разбудил!
— Очень уж сладко ты спала, жалко было будить.
Чачи торопливо оделась и побежала на кухню ставить самовар.
«Будь что будет, позавтракаю и отнесу свою писанину становому, — думал Григорий Петрович. — Раз споткнулся, теперь уж ничего не остается, как только падать. Иначе мне Чачи не спасти…»
Но Григорий Петрович еще сидел за чаем, когда в комнату вбежал Япуш:
— Григорий Петрович, людей в солдаты берут, говорят, война началась!
— Кто говорит?
— На караулке бумагу вывесили. Там написано: мобилизация. Целовальник водкой не торгует и кабак запер.
Григорий Петрович поставил недопитый, стакан с чаем, взял в руки написанную им бумагу, перечитал ее и задумался…
С улицы донесся протяжный звон церковного колокола.
Григорий Петрович сложил свое объяснение вчетверо, держа его за угол, чиркнул спичку и поджег. Когда бумага сгорела, он подвинул к себе чистый лист и снова начал писать…
Десятские сгоняли народ в церковь. В церкви уже собрались земский начальник, становой пристав, волостной писарь и прочее местное начальство. Здесь же были и мобилизованные мужики.
Отслужили молебен, прочитали народу царский манифест. В заключение дьякон громогласно провозгласил:
— Христолюбивому победоносному воинству мно-гая-а-а ле-е-та-а-а!
По улицам шумит народ: плач, вой, песни.
Черный ястреб вскричал,
Пришла к людям беда.
На Элнете-реке
Почернела вода.
Все цветы на лугах
Погубил иней злой.
Жеребенок у нас
Уродился хромой.
Но не нужен хромой
Никому, никому.
А мы, знать, родились,
Чтоб уйти на войну.
Были лапти — стоптались,
Да не жалко лаптей.
Нам не жалко себя,
Только жалко детей…
Началась империалистическая война. Пошли марийские мужики, оставив в слезах родных, пошли, понурив головы, воевать, не зная за что, не ведая за кого, не понимая, против кого… Что ни день — тянутся по дорогам от Царевококшайска в Казань толпы мобилизованных.
Молнии блещут, и громы гремят.
Землю натрое разбивая.
Ружья стреляют, и пушки гремят,
Сердце натрое разрывая…
5
Валерий Викторович Тагановский закончил следствие о волнениях на элнетских лугах и снабдил свои выводы соответствующими статьями уголовного кодекса. После этого он отослал дело в Казань, где должны были судить Сакара и всех остальных.
Ранним утром восемь конвойных солдат вывели Сакара, Василия Александровича, Егора и еще двух мужиков из тюремных ворот. На улицах Царевококшайска не было ни души.
Арестантам приказали разобраться по двое, два солдата встали впереди, два — позади, по двое — с каждой стороны, и унтер-офицер скомандовал:
— Шаго-о-ом марш!
Из-за облаков проглянуло солнце. Арестанты шли, опустив головы и поеживаясь от утренней прохлады. Каждый думал о том, что их ожидает впереди…
Сразу за городом начинались леса. Почти шестьдесят верст до деревни Мушмари дорога все время идет по лесу. Возле Царевококшайска леса лиственные, дальше начинается сосняк.
Пять недель, проведенных Сакаром в тюрьме, показались ему бесконечным страшным сном, и теперь, шагая по лесной дороге, он чувствовал, как с каждым вздохом к нему возвращались силы.
Разве есть на свете что-нибудь лучше леса?
Вдруг дорогу перебежал заяц. Душа у Сакара так и рванулась вслед за ним, «Эх, ружье бы сейчас!»
Но у Сакара не было ружья, ружья были у солдат, и не для того, чтобы стрелять по зайцам…
Прошли еще немного. Сакар увидел, как вверх по сосне быстро взбежала белка и скрылась в ветвях. У него перехватило дыхание. «Если юркнуть с дороги в чащобу, успеют солдаты выстрелить или нет?» — подумал он и, обернувшись, посмотрел на идущих сзади него Василия Александровича и Егора.
— Не оглядывайся! — прикрикнул конвойный.
Василий Александрович и Егор шли, глядя под ноги, и, видно, о чем-то думали. Может быть, они тоже думают о побеге?.. Но как бежать? Совсем рядом шагают солдаты, сверкают на солнце штыки… Нет, тут не убежишь…
К ночи арестантов довели до Кундыша. Заночевали в кундышском этапном пункте. Здесь уж они могли наговориться досыта.
Курыктюрский и мюшылтюрский мужики все беспокоились о хозяйстве, об оставшихся без них семьях..
— Как там дома справятся? Кто им теперь полосы засеет? — вздыхали они.
Василий Александрович с Егором говорили о войне, о революции, о предстоящем суде.
— Можно будет считать удачей, если схватим только по три года крепости, — говорил Василий Александрович. — Не будут же нас судить по законам военного времени, как ты думаешь?
— Мне-то вряд ли отвертеться, — ответил Егор. — Я ведь уже судимый, таких-то не очень милуют…
— Хуже всех придется Сакару. Его обвиняют в том, что он пытался убить следователя. Конечно, Сакар просто не сумел сдержаться. Но суд, конечно, постарается придать этому делу политическую окраску, и его будут судить как политического преступника. Судьи уж сумеют повернуть дело так, как это им выгоднее…
— Может быть, удастся устроить Сакару побег? — сказал Егор. — Ему бы только добежать до леса, а в лесу ни один солдат его не поймает…
— Тут убежать — трудное дело… Но, допустим, побег удастся, что он дальше станет делать?
— Как-нибудь проживет в лесу. А суд по законам военного времени, как пить дать, приговорит его к расстрелу. Зря пропадет человек…
— Да, надо бы попробовать, только следует все хорошо обдумать.
— Много раздумывать некогда. Он должен бежать до того, как мы выйдем к портъяльским полям.
Хотя Василий Александрович с Егором вели разговор шепотом, Сакар расслышал его весь, до последнего слова. С этой минуты мысль о побеге не оставляла его больше ни на мгновенье.
Следующую ночь ночевали в селе Большой Шигак. Утром, когда тронулись в путь, начал накрапывать дождь. Потом дождь полил