территорию батальона довольно густыми рядами. Только выйдя из операционной, Борис почувствовал усталость и самое главное — табачный голод, ведь более десяти часов он не курил. Поэтому первое, что он сделал, — опустился на ближайший пенёк, вынул мятую пачку «Норда», выдававшегося тогда по командирскому пайку, и с наслаждением закурил.
Уже стемнело, и к этому времени фашистские самолёты летать прекратили. На передовой тоже вроде бы наступило затишье, лишь изредка слышался разрыв мины или где-то в стороне наша батарея производила несколько беглых выстрелов. Немцы почти не отвечали. Если бы не это, да не беспрерывное передвижение санитаров с носилками, пустыми или с лежащим на них человеком, то можно было бы принять территорию батальона за лесной лагерь туристов.
Выкурив подряд две папиросы, Борис медленно зашагал к своему домику. Вдруг ему представилось во всех подробностях, что там он опять увидит полуобнажённую женщину, и ему стало даже жарко. «Когда же я успел всю её рассмотреть? Ведь, кажется, сразу отвернулся. Она совсем ещё девчонка, сколько ей? Наверно, и двадцати нет? Да о чём это я думаю», — невольно застыдился Борис.
Тем временем он приблизился к своему домику. На пороге сидел Игнатьич, у его ног лежал Джек. Завидев Бориса, пёс бросился ему навстречу и, прыгая, пытался лизнуть хозяина в лицо. Алёшкин, почесав Джека между ушами, что тот не позволял делать никому другому, и похлопав его по боку, тихо сказал:
— Успокойся, пёс, успокойся. Сейчас отдохнём, а завтра снова за работу.
Затем он обернулся к вставшему при его приближении связному:
— Игнатьич, я есть хочу.
Тот ответил:
— Сейчас принесу и вам, и ей. Может быть, она проснётся, поедите вместе, там на кухне оставлено.
Борис не успел даже спросить что-либо, как Игнатьич быстро затрусил к кухне.
Алёшкин зашёл в домик. Он состоял из трёх маленьких отделений, сделан был из плотно пригнанных тонких брёвнышек, имел два окна и две двери. Размеры его — примерно четыре на пять метров. Строили дом умелые плотники — сапёры дивизии. По-видимому, он предназначался в своё время для какого-то большого начальника. Неизвестно, кто им раньше пользовался, но Игнатьич, со свойственной ему хозяйской сметкой, не раз выручавшей Бориса всю войну, облюбовал этот домик для своего нового командира.
Он и в самом деле был удобен. Первое отделение, шириною около двух метров, могло служить приёмной, в ней находилось большое окно, около которого был прикреплён к стене столик. Сбоку стола находилась полочка, где уже были разложены книги Бориса, и среди них — И. В. Сталин «Вопросы Ленинизма», «История ВКП(б)» и «Оперативная хирургия» Шевкуненко. С этими книгами Алёшкин не расставался с начала войны, и как бы ни было трудно, всегда таскал их с собой.
Перед столом стояла табуретка, сбоку другая, а у дощатой перегородки — скамейка, на ней помещались 3–4 человека. Рядом со стеной, где находилось окно, была небольшая входная дверь. Напротив окна, в перегородке тоже имелась узенькая дверца, завешенная плащ-палаткой. В том отделении стоял деревянный топчан, на котором Борис провёл сегодняшнюю ночь, здесь лежала его постель.
Давно уже прошло то время, когда в батальоне спали как придётся — не раздеваясь и не снимая сапог. Так было Карельском перешейке. Теперь у каждого врача и медсестры имелась настоящая постель с простынями, подушкой и одеялом. Только санитары иногда ещё спали на нарах, не полностью раздевшись.
«Спальня» Бориса имела в ширину около полутора метров. Следующее отделение, самое маленькое, — жилище Игнатьича. Там же хранилось их оружие (автоматы), стоял шкаф с посудой, топчан, умывальник, а на противоположной стене висели вещевые мешки, противогазы и котелки.
Борис сбросил пилотку на стол и направился в комнату Игнатьича, чтобы помыть руки. Проходя через свою «спальню», он увидел, что на его постели лежит Шуйская с одеялом, натянутым до самого подбородка. Глаза её были закрыты, по-видимому, она крепко спала.
Борис невольно остановился, а Джек, сопровождавший его, подошёл к постели, положил на неё голову и умильно посмотрел на лежавшую девушку. Алёшкин уже хотел было заговорить со своей невольной гостьей, но в этот момент во вторую дверь протиснулся Игнатьич с котелками и чайником в руках. Заметив, что командир собирается громко говорить, он сделал предостерегающий жест, поставил котелки с едой на свой столик и, прижав палец к губам, поманил Бориса к себе.
Когда они перешли в третье отделение домика, служившее, кроме жилья Игнатьичу, хозяйственным складом и кухней, тот полушёпотом сказал:
— Зинаида Николаевна приказала её не будить, с ней не разговаривать и ни о чём не спрашивать. Покушайте, да ложитесь на мою постель, отдыхайте, а я к санитарам пойду.
После обеда, который одновременно являлся и ужином, Борис, выпив кружку крепкого горячего сладкого чая, почувствовал себя достаточно отдохнувшим и решил пройти по батальону, осмотреть все отделения и выяснить у своих помощников общую обстановку. Конечно, прежде всего он заглянул в большую операционную, где в это время вновь работали Бегинсон и Дурков. В предоперационной ожидали очереди двое раненых, в шоковой лежало четверо. С одним, очень тяжёлым, как сказал Дурков, они в этот момент занимались. Здесь помощи Алёшкина не требовалось.
Потом он прошёл в госпитальные палатки, их было уже три, пришлось занять одну из звакопалаток. Эвакуация обработанных проходила равномерно и быстро, а количество отяжелевших после хирургических вмешательств росло. В одной из палаток он увидел Прокофьеву, она, доложив ему об общем состоянии дел в госпитальном взводе, сказала, что на койках лежит уже более ста человек, пришлось для ухода за ранеными мобилизовать людей из ансамбля песни и пляски, которые пока всё ещё находились в батальоне. Руководитель ансамбля собирался увезти артистов в политотдел дивизии, но при помощи комиссара Кузьмина удалось пока их задержать.
— Кстати, о Кузьмине. Он совсем плох, — заметила она, — сердце у него барахлит, а он не хочет соблюдать никакого режима, да и лекарства принимает очень нерегулярно. Поговорите с ним! Может быть, вы на него подействуете. Припугните его, что, если он не будет мне подчиняться, так его придётся эвакуировать в госпиталь. А по всему видно, он этого очень не хочет. Да и медсанбату невыгодно такого комиссара лишиться. По-моему, он один из самых лучших, которые у нас были. Да, — немного насмешливо продолжала Зинаида Николаевна, — вот другой мой пациент прямо-таки рвётся в эвакуацию, хотя при осмотре я у него никаких повреждений, кроме небольших царапин на левом локте, не нашла, и со стороны внутренних органов тоже всё в порядке. Ну, немного слух ослаблен, да и то, по-моему, он больше аггравирует (преувеличивает