Заведовала санчастью капитан медицинской службы (фамилии не помню), безжалостно относившаяся к заключенным, особенно политическим, придиралась к любой мелочи. Придиралась и ко мне — почему я хожу с прической, а не стриженый. Особенно почему-то ее приводили в ярость прогуливающиеся парочки. Она приходила буквально в ярость в такие минуты и, однажды, застав пару влюбленных, сидевших где-то в укромном месте, парня отправила в карцер, а женщину — в санчасть для определения, не имела ли она полового сношения. Утром ей Теуш устроил грандиозный скандал. Мы «зеки» знали, что и он не может ее терпеть.
Мне рассказывали, как будто на одном из партийных собраний, она выступила с заявлением о недопустимости со стороны Теуша того доверия, которое он оказывает мне, контрреволюционеру, не пора ли его призвать к порядку, а на мое место назначить вольнонаемного. Теуш, якобы, ответил на это так: «Конаржевскому воровать незачем. Это исключено и проверено, а поставить кого-либо из вольнонаемных на его место — жди неприятностей, т. к. там слишком много соблазнов». Действительно, у меня было чем соблазниться, тем более, что при выходе и возвращении в зону меня почему-то уже давно перестали обыскивать. Ни на какие сделки со своей совестью и с людьми, сулившими мне всякие блага, за казалось бы, небольшие уступки и услуги, я не шел, а такие случаи имели место.
Особое беспокойство вызывал цех массового пошива, выполнявший заказы Челябугля, который еженедельно завозил в зону десятки тюков с различной материей: Тюки принимались бригадиром цеха в запломбированном ОТК фабрики виде, поэтому метраж не проверялся. Приемка производилась с участием Нашивочника. Но Нашивочников, я и даже оперуполномоченные чувствовали, что имеет место утечка материи, но все меры, которые принимались для выявления потерь, в том числе и обыски в мастерской, ни к чему не приводили. Только два года после моего освобождения при случайной встрече с ранее освободившимся бригадиром цеха, выяснилось, по его собственному признанию мне, как срабатывал механизм хищения. Он был очень прост. Достаточно было натягивать материю при раскрое, к примеру матрасов, на каждый метр 0,5 сантиметра, то на две тысячи метров обработанного материала набегало 10 метров, очень дефицитной в то время, материи и, когда величина натяжки равнялась длине материи указанной в тюках — один тюк исчезал со склада, но количество изделий соответствовало официально отпущенному материалу. Вырученные деньги делились между агентом кладовщиком и бригадиром цеха, его «барыш» получал один из его родственников.
Последнее время, довольно часто, стал получать письма от Юры из госпиталя, сообщение о том, что он собирается жениться. От брата получил посылку с пятью метрами хорошего сукна, из которого мне потом сшили хорошее зимнее полупальто, гимнастерку и брюки галифе в наших мастерских индпошива, конечно с разрешения начальства. Когда я как-то в свободную минуту перечитывал письма брата, посланные из Будапешта, из Братиславы, где он кратко сообщал о своих фронтовых делах, о вступлении в города с передовыми нашими частями с целью экстренной нападки связи и пуска радиозаводов там, где они имелись, рассказал как он лежал в Ленинграде тяжело раненным, неспособным двигаться в госпитале и как ему приходилось переносить в таком состоянии бомбежки. Все это вызывало во мне горькие чувства, от сознания того, что я не был на фронте, а занимался ложками, мебелью и т. п. делами. Неожиданный вызов в штаб отвлек от этих мрачных мыслей. В кабинете Теуша находился полковник Рябцев — начальник политотдела УИТЛК — «Я вас вызвал в связи с тем, что уезжаю на восстановление Украины и хочу пожать вашу руку и сказать спасибо за вашу инициативу, которая сохранила жизнь многих людей виновных, а может и невиновных». Этими словами Рябцева я был в полном смысле слова огорошен. Он же продолжал: «Спасибо еще раз. Это все, что я хотел вам сказать. Идите». Я шел обратно в мастерские с сознанием того, что я, очевидно, действительно чего-нибудь да стою и мой труд не постыдный.
Вообще этот день был каким-то странным, совершенно невообразимым. Прошло часа четыре после встречи с полковником Рябцевым, как рассыльный опять вызывает меня в штаб. На этот раз к Теушу. «Сегодня к 9 часам вечера принесешь мне домой рапортичку о работе мастерской за последние десять дней, да оденься получше». В 8 часов вечера я побрился, одел свой лучший костюм — черную спецовку, выглядевшую довольно прилично и направился к троллейбусу.
Была чудесная погода, тепло, безветренно и тишина. Спросил у кого-то, который час и решил сойти с троллейбуса и пройтись пешком. В моем распоряжении оставалось еще с полчаса. Городок НКВД находился в конце проспекта. Теуш жил на первом этаже. В 9 часов был у дверей. Позвонил. За дверью слышен громкий разговор, музыка. Открыла Мария Львовна. «Анатолий Игнатьевич, заходите». В это время из противоположной двери, выходящей из столовой в коридор, вышел Теуш. «А, это ты! Проходи!» «Гражданин начальник, я принес вам рапортичку, — и протянул ее ему». Он рассмеялся, посмотрел на меня и сказал: «Знаешь что? Подотри себе этой бумажкой задницу, на черта она мне нужна. Ведь я тебя, если хочешь знать, вовсе не за этим звал, а затем, чтобы тебя угостить и чокнуться с тобой. Конечно, ты сам понимаешь туда, и он показал на дверь в столовую, я тебя не поведу, там много начальства, а вот на кухню пойдем, — и он усадил меня за стол». Я был ошеломлен этим неособенно вежливым в жизни человеком, в какой-то степени скептиком, почти грубияном и, вдруг — совсем другое лицо. Кухня имела, наверное, не менее 15 м, такая она была просторная.
Он достал два бокала, налил в них вина, подал один мне и чокнулся со мной, пожелав хорошего будущего. «Марья Львовна, угости его как следует, а я пойду к гостям, а то неудобно оставлять одних». Угощение было наславу. И когда я с удовольствием уплетал великолепный холодец, неожиданно открылась в кухню дверь и вошел, сделав удивленные глаза, увидев меня, начальник УИТЛК полковник Черняков.
«Как, и вы здесь?!» Я, конечно, вскочил и доложил, что принес рапорт о работе мастерских. Тут появился Теуш и, улыбаясь, бросил следующую фразу, которая мне очень хорошо запомнилась: «Ничего, ничего перетерпишь. Ничего страшного нет!». Черняков после этого сразу ушел из кухни. Дело в том, что Черняков меня хорошо знал, не один раз я бывал у него на даче с мелкими делами.
Впоследствии, после освобождения, с Теушем у меня завязались хорошие дружественные отношения. Леонид Давидович в какой-то степени повлиял на то, что я стал сантехником, никогда не думая об этой специальности. Как-то, встретившись с ним в Уфе на совещании управляющих трестов «Главсантехмонтаж», я задал ему вопрос: «Скажи Леня, как это ты мог меня пригласить к себе домой и угощать, зная, что это может кончится для тебя скандалом?» «Эх! Анатолий, разве я не понимал, кто ты такой, что ты из себя представляешь! Ведь я же все-таки юрист, а с Черняковым у меня были хорошие взаимоотношения».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});