пустой!
– Ты еще меня путать будешь, – разозлился железнодорожник. – Подымай давай!
– Сначала деньги.
– Какие еще деньги?
– Сколько покажешь – столько и получишь. Пришел пенсионер – ушел миллионер, – парень тряхнул радужной пачкой.
– За лоха меня держишь? – обиделся дед. – Тебе в руки денюжку дашь, и фьють – больше не увидишь.
– Не нравится – проходи. Немецкая рулетка, она же татарское лето, можно выиграть кофту, можно и пальто. Любимая игра Аллы Пугачевой и Раисы Горбачевой!
Я вспомнил карпатских детей и улыбнулся.
– Чё лыбишься? – зло посмотрел на меня наперсточник и стал пересчитывать купюры, которые все же дал ему сердитый старичок.
Народ притих. Стало слышно, как прошла в сторону области электричка.
– Точно этот?
– Давай взад деньги! – заорал старик.
На него было страшно смотреть – столько скрытого напряжения скрывало его худое, гладко выбритое лицо и рабочие руки с плохо сгибающимися пальцами и каменными ногтями.
Но парень никуда не торопился. Он поднял один колпачок, под ним было пусто, потом, помедлив, другой и только самым последним третий, на который и указал дедок. Под колпачком оказался шарик. Все ахнули, парень поморщился, а довольный железнодорожник забрал выигрыш и торжествующе посмотрел по сторонам.
– Еще сыграем?
– Хватит. Я же сказал, работать, архаровцы, – повторил дед и двинулся в сторону станции.
– Э-э, постой! Куда? – наперсточник вскочил с места, но умного старичка уже и след простыл.
– Хорошо тому живется, у кого алмазный глаз, – запел парень с досадой. – Кручу-верчу, запутать хочу! Кто Аньку угадает – полсотни получает!
Я присмотрелся внимательней, и мне показалось, что он опять перехватил мой взгляд.
– За хорошее зрение сто рублей премия. За плохое зрение – к окулисту направление! А кто просто так стоит и глаза пучит, ничего не получит!
Да, пожалуй, я тоже смог бы сказать, где лежит шарик, и удвоить сумму, которая была сложена у меня в нагрудном кармане. Жаль, я пришел сюда слишком поздно, ведь таким образом можно было бы спасти Купавну. А может быть, еще не поздно? Может быть, я договорюсь и выкуплю ее назад? Уговорю тех, кто ее купил? Участок маленький, далеко от озера, далеко от станции, дом плохой, некрашеный…
Покуда я медитировал, худенькая девушка лет двадцати с сонным ребенком на руках протиснулась сквозь толпу.
– С детьми не играем, – сказал наперсточник сухо и отвернулся.
– А при чем тут дети? – возмутилась девица и тряхнула младенцем, как куклой. – Играть я стану.
Парень покачал головой:
– Ну гляди, сикильда, внимательно гляди.
Девица была большеглазая, простоволосая, азартная и проиграла все, что у нее было. Какие-то люди ей подсказывали, где шарик, она их то слушала, то не слушала, по сто раз передумывала, ругалась, бледнела, желтела, кто-то стал советовать ей уходить, пока не проиграла все, но она стояла, то и дело сдувая прядь волос, падавшую на лицо, а потом стащила с себя в угаре кольца и сережки. Когда до нее наконец дошло, что у нее ничего не осталось, девчонка вцепилась парню рукой в грудь и заорала истошно:
– Я полгода должна работать, чтоб это всё…
– А я тут, по-твоему, прохлаждаюсь? – огрызнулся пучеглазый.
Но девица продолжала орать, рыдать, стенать, вслед за ней заплакал ребенок. Тогда наперсточник зло кинул ей проигранные украшения:
– Проваливай, соска, и чтоб больше я тебя не видел!
Я смотрел на этих людей и думал: интересно, а где сейчас омоновцы, которые швыряли людей на асфальт? Почему нас никто не защищает? Однако все обманные движения и приемы игрока я разглядел совершенно точно. Теперь можно было рискнуть, а вернее никакого риска больше не осталось.
– За шарик – гонорарик. Два пустых – ничего! Любимая игра…
Я выдохнул и вышел вперед:
– Здесь.
Стало очень тихо. Парень поднял голову, поставил ногу на колпачок и вытащил из-за уха сигарету.
– Деньги, – сказал он с неудовольствием, и я понял, отец Иржи, что угадал!
Я принялся нервно доставать из внутреннего кармана куртки купюры, не сводя глаз с колпачка, но озябшие пальцы плохо слушались, а деньги за что-то зацепились, не хотели вылезать из узкого кармана и упирались как живые. Вдруг кто-то схватил меня за руку и потащил прочь из тесного круга. Парень вскричал и выплюнул вместе с сигаретой что-то яростное, злое, окружавшие его люди заулюлюкали мне в спину и попытались задержать, но я уже был далеко и с недоумением заозирался по сторонам. Вокруг не было ни души, и я не понимал, кто и зачем меня из толпы извлек. Меня обуяла страшная обида, потому что выигрыш увели прямо из-под носа, и я хотел броситься назад, однако в следующее мгновение наваждение, в котором я находился все это время, схлынуло, и мне стало понятно все…
Первоцветы
Сегодня утром на дороге я вижу знакомую фуру. Это происходит в самом начале седьмого, когда перед завтраком я качу по окрестностям Есеника на велике. Мне нравится вставать рано, начинать день с движения и независимо от погоды кататься час или полтора. Иржи над моей привычкой посмеивается, Анну, как и всё во мне, она раздражает, но я не обращаю внимания, а думаю лишь о том, как неправильно жил эти годы. Фура едет вниз неслышно, очень аккуратно, я едва не сталкиваюсь с ней на повороте и встречаюсь глазами с водителем. Баск делает вид, что не узнаёт меня, но мне кажется, эта встреча ему очень не нравится. Машина исчезает за пригорком, а я еще долго стою и слежу за тем, как она переезжает по узкому мосту через ручей и медленно залезает в гору, едва вписываясь в извивы петлистой дороги. Все это подозрительно и странно. Или у него хобби такое – проверять, способен ли его коричневый вагон проехать там, где и легковой машине-то непросто? За фурой скапливается хвост, но никто из послушных европейских водителей не пытается ее обогнать. Чертыхаются, глотают выхлопные газы, но не сигналят, не лезут ни на встречку, ни на обочину. Да и какие тут обочины!
И все-таки что за загадочное место эти Судеты! Их старинное название Исполиновы горы, хотя они не так уж высоки и велики. Грек рассказывал, что когда-то здесь находился Гунноград – город, который утонул в трясине из-за того, что его жители изгнали святых Кирилла и Мефодия.
– Если долго смотреть на воду, можно увидеть городские башни.
В ответ я поведал ему про Китеж.
– Ты хочешь сказать, что в русских больше святости? – спросил эллин ревниво.
Я пожал плечами:
– Просто у нас разные идеалы.
– А про золотой поезд ты слышал? В сорок