и Морра встала перед ним, загородив Хроуста: – Латерф! Ты же не…
– Конечно, нет! – сердито отозвался он. – Мы сами справимся. Я не допущу этого.
– Где Рейнар?
– Нажрался и спит. – Латерфольт попытался заглянуть ей за спину, но Морра стояла как вкопанная. – Отойди! Ты вроде куда-то собиралась?
Она повела взглядом в сторону, намекая ему, что надо поговорить наедине. Но Латерфольт отодвинул ее с дороги, подбежал к Хроусту, отсалютовал и, перебив барона, который что-то вещал, объявил:
– Здар, Ян Хроуст, Отец Сироток! Друзья, я, пожалуй, вас покину. Моя невеста ждет меня.
Волнуется, равнодушен к ее колкостям, а теперь пытается смыться с праздника у своего обожаемого гетмана… Морра навострила уши и подошла поближе, так, чтобы ей были видны лица Хроуста и Латерфольта. Может, мужчины ни о чем не догадались, но она-то подметила, что за улыбкой Латерфольт прятал спешку. И спешил он к Шарке вовсе не как пьяный, не в предвкушении близости… Хроуст же сохранял бесстрастный вид, но, кажется, и он заметил, что названый сын ведет себя странновато. Старик встал, широко улыбнулся и раскинул руки, привлекая всеобщее внимание:
– Братья! А знаете ли вы, какой сегодня день?
– День перед нашей великой победой! – подал голос кто-то из баронов.
Сиротки глумливо захихикали.
– Страстной четверг Святого Бракаша, – предположил брат Огнивец.
Сиротки закатили глаза.
– И это тоже, но… Двадцать семь лет назад родился мальчик, который думал, что ему уготовано всю жизнь провести бастардом и изгоем. Но вместо этого он сделался освободителем для таких же гонимых и презираемых. Стал героем! – Хроуст взял Латерфольта за локоть и с силой развернул к людям. – А в будущем станет…
Неужели он при всех назовет сынка «королем»? Но старик оказался хитрее:
– …Станет горящим сердцем новой, свободной Бракадии!
В воздух взлетели приветствия. Хроуст первым проревел, а затем к нему присоединились остальные:
– Здар, Латерфольт!
Латерфольту сунули в руки пиво. Приветствия, поздравления, восхваления и новая волна объятий и дружеских похлопываний пригвоздили его к месту. Кто-то затянул Сироткину Песнь, празднующие подхватывали ее один за другим, и Латерфольту ничего не оставалось, как присоединить к ней и свой голос. Вряд ли кто-то, кроме Морры, заметил, как Хроуст спрятал в усах довольную усмешку или как на мгновение Латерфольт сморщился, словно едва сдерживался, чтобы не разбить пивную кружку о чью-нибудь голову.
Барон Плаван тем временем весь ушел в празднование и, кажется, совсем забыл о Морре, стремясь услужить теперь уже Принцу-имениннику. Чувствуя, как разгоняется в груди сердце, она ускользнула с площади. Если раньше ее одолевали сомнения, то теперь тревога Латерфольта убедила ее окончательно: нельзя уходить, не поговорив с Шаркой.
Но среди празднующих она Шарку не нашла. С тех пор как Шарка «застряла» на Изнанке, другие женщины, которые раньше вились вокруг нее преданной стаей, охладели к ней, стали держаться от нее подальше и ядовито перешептывались, стоило завидеть Хранительницу. Именно от них, подозревала Морра, и пошли все эти слушки и пересуды, будто Свортек захватил Шарку целиком и оболванил Принца.
Что говорили о ней самой, Морра не желала даже представлять. С самого Тавора она ловила на себе презрительные взгляды, и даже покровительство Хроуста не останавливало сплетниц. После того как Морру освободили из темницы, она и вовсе стала их любимой мишенью. «Лысая извращенка», «кьенгарова сука», «тощая змея», «грифонья шалава» – вот лишь самые мягкие из прозвищ, которыми ее наградили. Ну и черт с ними! Даже при дворе Морре не было уютно в женском обществе, что уж говорить о деревенских курицах…
А может, дело было не в них. У мужчин она встречала ничуть не более теплый прием. Во всем Сироткином воинстве лишь одна живая душа была ей искренне рада – щенок Кнедлик. Но кто знает, каким прозвищем он бы ее наградил, умей он говорить?
Шарку она нашла в ее совместных с Латерфольтом покоях. Хранительницу Дара никто не охранял. Шарка не выказала сопротивления или недовольства, когда Морра возникла в дверях без всяких оправданий и приветствий. Казалось, она ждала – не Морру, так Латерфольта, Рейнара, Хроуста, кого угодно из тех, кто не прочь завладеть Даром. От этой мысли Морре снова стало душно, но она взяла себя в руки, вошла и заперла дверь на ключ.
Шарка не произнесла ни слова. Она сидела у окна, глядя на закат. События последних дней истощили ее: лицо посерело и осунулось, под глазами набухли мешки. Бедная девочка! Новый коготок впился в сердце, хотя Морра думала, что там живого места уже не осталось.
Скоро все закончится, и она никогда больше не будет терзать Шарку… Но сейчас ей нужно было кое-что узнать.
– Ты еще злишься на меня? – спросила она шепотом, словно боясь спугнуть птицу.
Шарка подняла голову и посмотрела на нее – без страха, без робости, без любых эмоций, пустым взглядом зверя в клетке.
– Почему ты так говоришь? – безразлично спросила она. – Ты меня не обижала.
– Тогда, в Таворе, я кричала на тебя и кинула в лицо песок. Я так и не извинилась за тот случай. Прости меня, Шарка.
Та махнула рукой, и слабая улыбка тронула сухие губы.
– С тех пор столько всего произошло… Я уже забыла.
– Я сегодня уезжаю в свое поместье. Рейнар уговорил Хроуста меня отпустить, потому что я больше ничего не могу здесь сделать.
Зря она это сказала. Шарка не придумала ничего лучше, чем ответить:
– Он все еще любит тебя.
– Ну-ну! А Латерф – тебя! И вот мы здесь, их стараниями. Помнишь, я говорила тебе тогда, на реке, о мужчинах и их любви…
Но Шарка ее уже не слушала – точнее, пыталась не слушать, снова отвернувшись к окну. Нельзя было допустить, чтобы она снова закрылась. Времени мало: хинн явно был настроен смыться с праздника при первой возможности… Поэтому Морра приблизилась вплотную, мягко взяла маленькую руку, потянула на себя, чтобы Шарка снова на нее посмотрела. Та упрямо пялилась на закат, но руки не отняла.
– Шарка! Я знаю, я просила тебя столько раз… о разном… Но сейчас, перед тем как я исчезну навсегда, мне надо знать. Это не о войне. Это для меня.
Рыжая голова не дрогнула, но Морра сжала руку Шарки чуть крепче, поднеся ее к самому сердцу, чтобы та почувствовала, как сильно, бешено оно бьется в желании правды. Ее голос дрожал искренне – она не пыталась сдержать трепет.
– Скажи, он был моим отцом?
Рука, прижатая к груди Морры, слабо дернулась:
– Я видела то же, что и ты. Я не знаю.
Но Морра заговорила снова, и ее было не остановить. Все, что кипело в ней, вырвалось наружу, не дожидаясь, пока она подберет правильные фразы:
– Все остальное для меня не имеет значения. Истинный Король, Хроуст, война… К черту их! Посмотри, что они сделали с королевством! Сколько людей уже погибло ради их мести… Свортек никогда не наслаждался всем этим. Пусть все думали иначе, но он вправду мечтал сохранить Дар! Думаешь, я не знала о его планах на Рейнара? Он желал нового мира, где Дар перестал бы быть проклятьем и принадлежал бы всем. Но я сломала Рейнара – случайно. Я не хотела, чтобы так вышло. Я сломала Рейнара из-за него, из-за Свортека, я не хотела…
Слезы стекали на руку Шарки, прижавшись к которой она теперь бормотала свои несвязные речи. «Морра, бесстрастная, холодная Морра, ты ли это? Кажется, даже Шарка никогда не плакала столько, сколько ты за последние пару месяцев… Но какая теперь разница?»
– Поэтому я хотела сохранить Дар, – торопливо говорила она. – Я понятия не имела, кому он принадлежал раньше и что