Конечно нужна, конечно!!! Разве может быть иначе?! Это в первые дни Светлана с легкостью убеждала себя, что Кирилл совершенно случайно оказался рядом. Случайно? Да, пусть случайно. Даже теперь еще, полгода спустя, не сомневалась, что та их встреча, когда Кирилл увидел ее стоящей на автобусной остановке, была именно случайной. Да, пусть так. И не пропитайся она в тот вечер запахом жареных котлет, их мимолетная встреча так и осталась бы мимолетной. Надо же, ирония судьбы! Ведь не сделай Кирилл Свете этот сомнительный комплимент про аппетитный котлетный аромат, исходящий от нее, она ни за что на свете не осмелилась бы пригласить его к себе. А так получилось очень естественно: он ее подвез, признался, что ужасно голоден, и вполне логично с ее стороны было пригласить его поужинать борщом с клюквой. А она-то, глупая, чуть не умерла со стыда там, в машине! Еще бы — какая женщина примет столь ужасное замечание за комплимент?! От настоящей женщины ведь должно пахнуть французскими духами, а уж никак не жареными котлетами!
Зато потом, после борща… Светлана обожала вспоминать, как все произошло тогда. И почему-то совершенно не испытывала стыда за свою легкомысленность, преступную доступность. Вот ровным счетом ни капелюшечки не было стыдно! Только сердце сладостно замирало: "Боже мой, он ведь наверняка принял меня за шлюху!" Но вместо стыда почему-то так приятно холодело внутри, и холод этот тут же превращался в жар: о, как это было прекрасно! Пусть пошло и постыдно, пусть без малейшего налета романтики, но до чего же это было прекрасно! Какой восторг она испытывала от бесстыжих прикосновений Кирилла! Проваливалась сквозь землю от стыда, и в то же время с такой податливостью отдавалась его наглым рукам, выгибалась под его бесцеремонными ласками, стыдливо раздвигала ноги… Какое безумное сочетание позора и бесконечного счастья! Только дважды Света испытала это странное, но несказанно волнительное, до безумия возбуждающее ощущение. В первый раз, когда все это произошло довольно грубо и откровенно пошло, прямо на кухне, в узеньком пространстве между обеденным столом и мойкой. И во второй, когда Кирилл молча привез ее домой, даже не поздоровался, не дождался приглашения войти. Когда вошел сам, первый, по-хозяйски прошел в комнату и требовательно посмотрел на Свету. Стыдно было до чертиков! Пожалуй, еще стыднее, чем в первый раз. Потому что в первый раз все еще можно было, хотя бы условно, списать на страсть, на внезапно возникшее желание. Во второй же раз оба прекрасно понимали, что произойдет дальше. И самое страшное, что Кирилл понимал! Понимал, что она все знает, что даже не сомневается, для каких таких далеко идущих планов, для каких целей он везет ее домой. И даже ведь не попытался сгладить это мерзкое ощущение, когда тебя, словно овцу на заклание, тащат с определенной целью в постель, даже не интересуясь твоим желанием! Кирилл как будто ждал тогда ее реакции. Пытливо заглядывал в глаза: откажет или нет? Когда вот так, по-скотски? Насколько же она доступна, насколько низко пала?!
Света пала низко. Ой, как низко! За что и получила сполна от Кирилла, когда он прямо в глаза задал жуткий вопрос: "Ты со всеми такая доступная? С каждым желающим в койку прыгаешь?" Ой, как было больно, как больно!.. Миленький, родненький, зачем же так больно, за что?! И все равно ни о чем не жалела. И в третий раз пошла бы на это, и в четвертый, и в сотый. Потому что мало ей было одного кусочка счастья. Совсем-совсем мало! Захотелось присоединить к нему еще хотя бы один украденный кусочек, осколочек чужого, Тамаркиного счастья. Потом еще один. Потом еще, еще… Так и пристрастилась к этому хобби: воровать по чуть-чуть, по осколочку, и в копилочку складывать. И почему-то уже не было стыдно перед Тамарой — сколько бы кусочков Света ни украла, а у Тамарки все равно больше останется. Тогда чего стыдиться?!
В третий раз уже совсем не было стыдно. Не то что перед собой — даже перед Кириллом. Потому что третий раз не был похож ни на первый, страстный, ни на второй, скотский. Потому что третий, как и все без исключения последующие разы, был человеческим. Да, Света по-прежнему была для него всего лишь любовницей, что само по себе унизительно. Но больше Кирилл никогда не позволял себе каких-нибудь хамских выходок. Если только не считать хамством то, как он звал Свету. Практически никогда не называл по имени, буквально ведь ни разу не назвал, если не считать его окрик на остановке, когда он пытался привлечь ее внимание. Вместо настоящего ее имени только шептал, запустив большущую свою крепкую ладонь в ее мягкие, как вата, и почти такие же белые волосы: "Мышь белая!" И не всегда, но очень часто добавлял: "Кудрявая". Обзывал? Может, и так, да только от слов его, от этого ласкового шепота, Светкино сердечко заливалось елеем: нет, нет, равнодушный человек никогда не сумеет сказать эти, в общем-то, довольно оскорбительные слова так проникновенно! Пусть чуточку, самую малость, пусть по-своему, по-странному, но Кирилл ее любит!
И вот за эту его капелюшечку любви Света была ему безумно, безгранично благодарна. Потому что пусть ненадолго, но она тоже прикоснулась к этому миру, к миру взаимной любви. И пусть она никогда в жизни не станет его женой — какая разница?! Разве это главное? Разве статус? Разве пресловутый штамп в паспорте? Жена ли, любовница — все одно. Лишь бы принадлежать с потрохами, до последней своей бесцветной реснички, до ноготочка мизинца, — только ему, родимому. Кирюше…
А Кирюшенька-то — вот он, рядышком! Такой родной, бесконечно любимый! Теплый, сильный, уютный… Светлана прижалась к его плечу, нежно поцеловала самыми кончиками губ, и уткнулась в грудь Кирилла, чтобы он, не дай Бог, ненароком не увидел блеснувшую вдруг в ее ресницах слезинку. Так много хотелось ему сказать, так много! Но, наверное, нельзя. Он ведь может испугаться ее любви. Зачем ему лишние проблемы, разве за ними он сюда приходит?! И Светлана в очередной раз промолчала, лишь покрепче зажмурившись от счастья. Любимый!..
А Кирилл словно услышал ее мыли, словно почувствовал, как сжалось от любви ее сердечко: так ласково-ласково чмокнул светлую пушистую макушку, прижал к себе покрепче. Вздохнул о чем-то о своем, спросил тихо:
— Я знаешь, чего понять не могу? Вот когда Тамара отбила у тебя того паренька — как ты могла ее простить? Ведь это же подлость! Предательство.
А Свете так не хотелось разговаривать! Вот так и лежать бы на Кирюшиной груди всю жизнь, не отрываясь ни на миг, не отвлекаясь на дурацкие разговоры. Всю жизнь, до самой последней секундочки быть вместе, так близко, как и представить себе невозможно! Но не отвечать невежливо, а вдруг Кирилл обидится?