Я на секунду прерву этот полубезумный монолог, – а говорил Харон один, – и сообщу свое презабавное наблюдение: в грязном месиве снега и мусора между рыночными рядами приметливый глаз Харона различил крохотную тусклую монетку в пятьдесят копеек, окунул руку, поднял денежку, слегка почистил обшлагом кашемирового пальто и опустил в карман. Не скажу, что это меня смутило, – восхитило, да!
– Привет-привет! Готово? Все-все? И сколько? Скидку даете? Ну еще скиньте, а? Вот хорошо. Ну да, а я пока пойду камеру куплю. И шнуры. Шнуры какие нужны? Ага, супер. А камеры где у вас? Нет, далеко…
Ладно, ты, Иван, деньги поменяй. И дай мне еще две, нет – три тысячи. Итого сколько я тебе должен? Девятнадцать триста? Ок. Супер. Пойдем, Дима, камеру купим. Вот они – вот эта, самая дорогая, значит – лучшая. Да, вот эту, пожалуйста. Ara. A скидку дадите? Ну нет так нет. Вот это хорошо. Шнуры, шнуры забыл, да вот эти, эти… Газета, говоришь? Похоронная? Что ж, идет! Сколько это стоит? Нет, не так, Дима, не так. Ты посчитай точно и скажи. Деньги я подтяну, подтяну… Пива хочу, внутри горит! Вот евреи, вот евреи! Ты пиво будешь? Нет? Ну хорошо, постой, я схожу куплю… Иван должен подойти, ок? Супер! Фу-у-у-у-у-у… Отлегло немного. Да, бери, Иван. Все установили? А скайп? Ок, супер! Давай телефон в офис купим, а старый ты себе возьми, Иван. Да-да, только «Панасоник». Ок, Иван, плати. Сколько я тебе должен? Двадцать две семьсот? Ок. Супер. Потом отдам, в аэропорту, вдруг еще чего… Поехали. Да? А, привет. Привезешь? Когда? Да я улетаю, в семь тридцать. Нет, еще в «Детский мир» заеду. Удобно там? Ага, на углу там и жди. Как эта улица, Иван? Да, на углу Рождественки. Ну, пока, до скорого. Газета, говоришь? А дорого это? Нет, идея – супер, супер, Дима! Денег я подтяну. Только ты сам ею будешь заниматься, понял? Вся бухгалтерия, все дела… Сумеешь? Смотри. А идея супер. Давай я из Берлина вернусь, позвони мне, подумаем вместе. Ты тоже улетаешь? В Барселону! Ха! У меня там друг – Тони, Антонио Реном! Крупнейший, скажу тебе, человек! Два завода, магазины по всей Европе! Ну-ка, ну-ка… Антонио? Бон джорно, вьехо гатано каталано! Ха-ха-ха! Аки Харон, ха-ха-ха! Де Русиа, мизмо де Моску… Комо ес-тас? Тодо боно? Буэно. Ок. Антонио, аки есто сон ми амиго Дима, ун грандиссимо хорналиста, си, синьор! Есте Дима, ми гранде амиго, иль бай партир еста семана пара Барселона. Ок! Чао, ми амиго7! Вот, видал, а? Старый котяра! Позвони ему, как прилетишь, – сразу позвони! А что почитать? Пелевина? Нет? Ну да – анекдоты. Я пробовал – не идет Пелевин. Так давай уже все обсудим, Димон, все обсудим… Газета… Все про смерть? Прекрасно, один умный человек сказал, что смерть – это единственное, о чем стоит думать. А кто сказал? Не знаешь? Иван, кто сказал? Тоже не знаешь! Вот и я забыл. Кто-то умный, а, Дима?! Вот так и поставим, да? – эпиграфом. Как Ленин – «Из искры возгорится пламя!». А у нас: только о ней, о матушке… Хрен! Вот возьму все брошу к матери и займусь похоронным бизнесом! А?! Какова идея? А тебя, Иван, сделаю начальником кладбища, ха-ха-ха! Какого? Какого захочешь, хочешь – Кузьминского, хочешь – Новодевичьего! Будешь интервью давать нашей газете: «За отчетный период мы закопали сто двадцать один труп, что на четырнадцать трупов превышает показатели прошлого года!.. Ой, не могу! Ой, Иван, як помру, так поховай на своем кладбище… Стоп, машина! Еще пива выпью… Или… Нет, а как Петюня еще спать не ляжет, нехорошо, нет… Поехали… Это, верно, Чехов сказал! А в рот им, ну каждому, по две монетки засовывать будем, а? Для тезки Харона! Это будет наша фирменная фенечка! Как, Дима, тебе такая перспектива? Идет? Только учти, все сам будешь делать, все сам! Ап-ло-о-о-э! Да, подъезжаем… Но ты подождешь десять минут, пять минут, я сбегаю сыну куплю… Дима, со мной пойдешь? Ты куда сейчас? Домой? Ну хорошо, звони. На сто процентов не обещаю, но шансы у нас есть, шансы есть. Ну давай!.. Ал-ло-о-о-э!
III
С того дня я названивал Харону каждый день пару, ну может, тройку недель, и всякий раз он искренне радовался и говорил, что все «супер», что идея «супер», газета «супер», что я должен все держать под контролем и что «вот-вот». Потом я позвонил еще несколько раз, потом перестал звонить, а потом и думать перестал о газете: так, прикол и прикол, мало ли у меня в жизни случалось подобных идей?
Но как-то, уже ближе к лету, я копался в своей записной книжке и наткнулся на телефон Харона. Улыбнулся, вспомнил тот морозный денек и «ал-ло-о-о-э» и пятьдесят копеек и как-то само собой родился в голове рассказ об одном дне из жизни миллионера. То есть и сочинять ничего не надо было – просто монолог, и все.
Я включил компьютер и забарабанил по клавишам. Когда перечитал, понял, что порядком подзабыл, так сказать, живую речь самого Харона, ритм его словоизвержения, стиль его речи. То есть, конечно же, главное помнил, но не хватало чего-то фирменного, какого-то знака. Расставить бы пяток таких по тексту, и он бы заиграл. Взял телефон и набрал Харонов номер. В конце концов, я уже не в роли просителя.
Мой Харон вдруг с легкостью пригласил меня зайти к нему «вечерком на чашечку кофе». Я нашел его квартиру в том же беспорядке, каковой был и в первое мое посещение, разве что гиацинтами не воняло – их попросту не было. А был за окном жаркий, почти летний вечер.
– Что, денег хочешь? – с ходу спросил он.
Харон был бос и по пояс гол, над спортивными штанами нависало волосатое брюшко.
– Каких денег? – прикинулся я.
– На свою газету, – он повалился на кожаный диван.
Нет, тут я вру – он не повалился, а сел вполне по-светски. Это он прежде валился, а сегодня Харон был какой-то не такой. Открыл банку кока-колы и выпил большой глоток. Кстати, он был абсолютно трезв и не предложил мне выпить, только кока-колу, и это тоже сбивало с толку.
– Да, газета… Я уж и забыл… – нерешительно протянул я.
– Денег дам, немного, но дам. Запусти, там посмотрим… – сказал Харон. – Да, помнишь, ты мне рассказывал о своем дружке из Стокгольма, что ли… Ну тот, который мечтает всех… замочить…
– Алексей?
– Ну не помню, может, и Алексей. Я тут о нем вспомнил, когда это все… Когда это… Славика убили…
– Славика?
– Партнера моего. Так, по ассоциации вспомнил… Орешков хочешь? Дома жрать нечего, одни орешки остались. По ассоциации, говорю, вспомнил. Он же какой-то у тебя идейный был, этот Алексей?…
То, что Харон вдруг вспомнил Алексея, о котором я когда-то ему рассказывал в угарном ресторане во время нашей первой встречи, для меня почему-то не стало неожиданностью.
– Ну да, несчастное создание, фактически сирота при живых-то родителях! – воскликнул я. – Только он в Копенгагене живет.
– Ну и безумен, что ли?
– Безумен – не то слово. Параноик. Грозится днями буквально объявиться в Москве, сбежать из Дании…
– Ну-ка, ну-ка, расскажи, – попросил Харон, но словно бы вяло.
Он вообще был очень как-то задумчив, я даже представить не мог себе, что он способен быть таким. Даже телефон его не позвонил ни разу за это время.
И я принялся рассказывать, причем особенно упирал на смертельные изыскания Алексея, на его поиски в Интернете всякой убийственной всячины, на его стремление реформировать Россию.
Харон слушал как бы вполуха. Но я видел, что слушал. Ни разу не улыбнулся, головой вот покачивал, чему-то своему.
– Надо бы им заняться. Жалко парня, пропадет, – сказал, когда я закончил повествование.
– Заняться как? – спросил я.
– Пропадет парень, – вместо ответа. И подумав немного: – Дай ему, что ли, денег. Если приедет. И вообще, нужно найти хорошего психиатра, показать, подлечить… Молодой парень-то…
– Ну уж коли его в Дании не вылечили, здесь-то… У нас самих таких – миллионы.
– А ты не ссылайся на миллионы-то, а бери конкретно. Сразу бери. Вот где будет здесь жить? Ты знаешь?
– Понятия не имею. Наверное, у родных, хотя…
– Вот именно. Он тебе, что ли, сам позвонит?
– Ну сам… как прилетит…