Т.И. Павеле (Асташкевич): старейшая корпорантка Sororitas Tatiana. На стене – портрет ее супруга, Э. Славиетса, корпоранта Tervetia. Фото С. Рыжаковой, Рига, 2012 г.
Но вот наступали школьные каникулы. Все работы проходили теперь на земле – на нашем маленьком огороде и на «хуторе», который находился в километре от школы. Там рос клевер, овес и вика для наших коров и лодаши, был посажен и картофель. Мне тоже приходилось пропалывать огород и цветочные клумбы. В наше время и у детей была своя работа и обязанности…[287]
Из интервью с Татьяной Ильиничной Павеле (запись октября 2012 г.)
В 1938 г. я поступила в Латвийский университет и начала приглядываться. Обществ было много. У одной девушки – Людмилы Земмеринг – брат был корпорантом, арктом, и даже, кажется, был в президиуме; она, конечно, собиралась в «татьяны». У другой моей подруги брат был «рутеном». Можно было еще поступить в ОРСЛУ – Общество русских студентов Латвийского университета, но туда – я решила – не пойду, там попахивало политикой, правой направленности. И вот в 1938 г. мы, четыре девушки, стали фуксами русской корпорации Sororitas Tatiana: Ираида Перехвальская, Людмила Земеринг, Елена Никанорова и я – Татьяна Асташкевич. Еще фуксом была Елизавета Челипова, она была филолог, старше нас по курсу. Мы все были на разных факультетах. Фукс-магистром, или ольдерманом, у нас была Ольга Адамовна Универ (потом ее фамилия стала Соловей; уже позднее, в Сибири). Историк, дама очень требовательная – прежде всего к себе, затем к фуксам и – вообще ко всему, что касалось корпорации. За одной нашей «татьянкой» начал ухаживать один студент – высокий, воспитанный, все, казалось бы, было хорошо. Но вдруг он был уличен в чем-то нехорошем, и сама Ольга Адамовна обратилась к родителям девушки, поставила их в известность, что могут быть проблемы. И самой девушке было сказано: если у вас такая любовь, то пожалуйста, и можешь выходить за него замуж, но только из корпорации тебе придется уйти! Но Талочка не ушла из копорации и предпочла связь эту расторгнуть.
На ул. Дзирнаву, 38, у нас была корпорантская квартира – конвент-квартира. Там был зал для собраний, кухня и фуксовская. Еще там в одной комнате жила одинокая русская женщина с собачкой Кузькой, поэтому мы ее называли «Кузкиной матерью». Мы туда приходили примерно два раза в неделю: были общие собрания, и были наши – фуксовские – занятия с ольдерманом. Когда были собрания, то заседали только «цветные», а мы находились в фуксовской, и потом пили чай уже все вместе. Среди «цветных» выбирался эконом, который выдавал какому-нибудь фуксу деньги и посылал за булочками, печеньем и сахаром. Специальные трапезы устраивали на праздники, пасхальный стол например. Иногда мы, фуксы, приходили туда втайне – чтобы подготовить сюрприз к Рождеству, когда устраивали елку. Старались, чтобы нас никто не увидел, репетировали выступления. До 1940 года мы жили – в бытовом смысле слова очень хорошо. Но, как и сегодня, существовал и шовинизм, и ультранационализм. Нужна была большая моральная выдержка. Например, на одном из общих заседаний президиумов корпораций сделали замечание, что члены нашей корпорации на торжественном шествии и на заседаниях говорят по-русски. Тогда однажды, на одном из заседаний, члены нашего президиума, сидевшие на одном ряду, начали говорить по-французски! И так, довольно слышно, не скрываясь. Другие забегали, заволновались… но ничего не сказали. Против французского языка никаких замечаний высказано не было.
Уже незадолго до 1940 года корпорация переехала в другую квартиру, на ул. Валдемара. Там было больше места, там была красивая обстановка – заказали мебель. Там была и библиотека, которой я стала заведывать. В 1940 г., когда все корпорации были закрыты, к нам пришла комиссия по ликвидации – три человека. Описали все имущество. Одна дама из комиссии тихонько посоветовала забрать святыню – у нас был там икона, которую мне поручили унести к себе домой. Хорошо помню тот момент, как я везла ее, завернутую в газетку, в автобусе; ни пакета, ни сумки не было. Один молодой человек начал проявлять ко мне повышенный интерес, хотел помочь – возможно, увидел сквозь прорванную газету икону и щиток с символами корпорации, возможно, он сам был корпорантом и все понял»[288].
6.3. Галина Михайловна Петрова-Матисс: из воспоминаний корпоранток
Одна из старших корпоранток. По энергетике – заводила всех, это была любимейшая корпорантка, при том что внешне она была – очень курносая, мелковатая, но по энергетике – уникальнейшая женщина. В Латвийский университет она поступала из Резекне, ее отец был главным врачом Резекне, у них был шикарный дом в центре Резекне, то есть – она из достаточно обеспеченной семьи. Я смотрела довоенные фотографии нашей корпорации – она никогда не отличалась красотой, миловидная, славянского типажа, широкоскулая немножко девушка, но она в любой аудитории, на всех концертах, в театральных постановках она лидировала.
Она мне очень импонировала, и у меня даже было некоторое раздвоение – когда нужно было брать себе Mutter, как бы крестную мать, которая будет ответственна за тебя в корпорации (там целая гамма моральной ответственности за девочку, которая становится как бы крестной дочкой), то моей стала – Татьяна Павеле, мы с ней дополняли друг друга хорошо, я всегда нежно к ней относилась. Но мы с Галиной Матисс – наши энергии настолько совпадали, я ее просто боготворила, она была, наверное, самым близким мне человеком в корпорации. Мы пели песню «Коробейники» (в каждой корпорации есть свой набор песен, которые все должны знать), и вот в этой песне – она всегда солировала, а я эту песню еще до корпорации пела своим детям как колыбельную. Вот она по ритму настолько моя, может быть, это от дедушки моего, как и любовь к Некрасову, который – по маминой линии – из-под Орла, там такое раздолье. И вот – слышу, эту песню в корпорации ведет Галина Матисс-Петрова! И это было уникально, она заводила всю аудиторию.
Она рассказывала о своем становлении, она рассказывала это и на радио, в передаче «Домская площадь», о состоянии в 1940 году, о переходе от свободной студенческой жизни, которая была…
В 1938 году она вышла замуж за очень известного шахматиста, Владимира Петрова, и они отправились в Париж.
Она рассказала, как в Париже узнала об аресте известной певицы Надежды, русской певицы русской эмиграции – которая сдала советским властям белогвардейского полковника Скобелева. А три дня тому назад они были на ее концерте… Это была очень яркая история, как и вообще рассказы о Париже 1938 г. Она не раз рассказывала эту историю, девчонки, студентки-корпорантки смотрели на нее, слушали, широко открыв глаза.
В 1940 году, когда вошли советские войска, это было лето, она заканчивала сессию. Они с мужем были очень активны, он тоже был корпорант, рутен. У них уже родилась дочка, которая на время сессии была в Резекне. И она рассказывала, что муж, Володя, приходит и говорит, что его пригласили на очень большой турнир в Москву. И он не знает, ехать или нет. Он считает, что – нужно ехать. И она ему подарила православный крестик. Он лежал в шкатулке. Собирается и не может найти крестик. Галина говорит – я не могу тебя без него отпустить, надо, чтобы ты взял его, как талисман. А уже надо уходить на поезд. Крестик не нашли, она его проводила, вернулась, открыла шкатулку, и – крестик перед глазами! Вдвоем искали, не могли найти. Она очень испугалась, почувствовала какой-то символизм ситуации. «У меня было желание схватить и бежать, догонять поезд, дать ему». И – он больше не вернулся, был арестован как человек, подозревавшийся в каких-то связях, – традиционная история. Начал участвовать в турнире, и потом – о нем ни слуху ни духу. Она пыталась выяснить, звонила… она еще потом училась. Когда убирали т. н. врагов народа, арестовали и вывезли ее родителей и дочку – Риточку. Их привезли в вагонах на Торнякалнс. Галина помчалась в Резекне, дом был пуст, няня сказала – всех забрали, она бегом возвращалась в Ригу, и сказали – все составы стоят на Торнякалне. Она упрашивает вернуть ей дочку, которой тогда было полтора года. Умоляет охранника, который говорит: «Нет, у меня три взято, три и должно быть, мы должны о счету!» Независимо какого возраста. И как-то они смогли выкрутиться… один из охранников отдал ей все-таки дочку. Родителей вывезли. И в 1944 или 1945 г. она сама туда поехала, уже работать, вместе с дочкой. Работала в детском доме, была на вольном поселении, около родителей. Наверное, у них было 10 лет без права переписки. До 1950-х гг. они там жили. Она всегда работала с детьми с отклонениями, сложными. И – несмотря на это, оставалась задорной, веселой! Очень строгая, дисциплинированная, очень принципиальная и честная, хотя – в то же время – хохотушка! Категоричность ее была одновременно очень мягкая и понимающая. Другие корпорантки были – более строгие, холодные юристки. В какое-то время она у нас была сениор и аудзинатайс. Она возглавила у нас Мемориал. А в монастыре был воздвигнут памятник – по ее инициативе, она это выстрадала через всю жизнь. Она получила Орден Трех звезд, одна из первых русских, уже в восстановленной Латвии[289].