ждала нашего мальчика! Теперь если случится даже самое страшное, для меня ты будешь жить в нем...» И вовсе особенная у него мать. Такой матери, естественно, нет ни у кого. Она все поняла и ни в чем не упрекнула, сразу поверив в их с Настенькой любовь... Не требует доказательств и то, что его отец — единственный в своем роде, и он, Сергей, гордится им... А друзья! Они всегда были и есть у него. Тот же Геська, наконец, откликнувшийся на его письма, Санька Сбежнев, встретившийся в Смоленске перед этим большим наступлением... Есть у Сергея память о минувшем, мечты, надежды... И есть Крутой Яр, с которого началась для него Родина.
Все это он, Сергей Пыжов, сержант, партгрупорг взвода пятидесятимиллиметровых ротных минометов, начавший войну строителем крупнокалиберных дальнобойных береговых батарей в далеком Заполярье, воевавший на юге в морской пехоте, а ныне штурмующий подступы к Восточной Пруссии.
Да, это хорошо, когда и у людей, и у страны есть прошлое — его можно вспомнить, на нем полезно учиться. Еще более заманчиво будущее — о нем можно мечтать, к нему стремиться. Но самое главное — иметь настоящее. Оно сейчас обожжено войной. Его надо защитить, отстоять в жестоких кровавых битвах против немецко-фашистских поработителей. Ибо лишь сохранив настоящее, останется прошлое и придет будущее.
Обо всем этом думал Сергей, благоустраивая свой окоп. А еще о том, что наступление выдыхается: одно дело, когда идешь под прикрытием артиллерийского заслона, когда расчищают дорогу танки, а другое — экономить боеприпасы. Значит, отстали тыловые службы, обеспечивающие всем необходимым боевые операции, истощились армейские, фронтовые резервы и потому поубавилась огневая мощь. Куда уж рассчитывать на продвижение, если умолкла даже своя «малая артиллерия», — нет мин, и минометный взвод перешел в стрелковые цепи. Да и усталость дает себя знать, валит с ног: слишком длительным был рывок, тяжелыми — беспрерывные маршевые бои. Все трудней стало преодолевать сопротивление врага, порою захлебывались атаки, увеличились потери... И совсем оскудели пайки. Тут уж Сергею и всей партийной группе нелегко приходится. Сами знают, как оно голодному солдату воевать. Сами в таком же положении, как и все. А держаться надо, и еще объяснять, убеждать, что ведь не мародерами пришли на чужую землю — освободителями, защитниками угнетенных, что не к лицу советским воинам уподобляться отребью человечества, каким предстали перед всем миром фашисты. Это в ответ тем, кому затмила белый свет боль потерь своих близких, кого жжет справедливая, но слепая в своей ярости жажда мщения. Приказ Верховного очень строг: не взирая ни на какие заслуги, предавать суду военного трибунала тех, кто возьмет у местного населения хоть самую малость. Конечно, продиктован он высшими соображениями, заботой о престиже первой в мире страны социализма. Но ведь из-за паршивой козы или телки снимают с ребят боевые ордена, погоны, ремни, коммунистов исключают из партии, и храбрецы, прошедшие сквозь огонь многих сражений, пробитые пулями, пропоротые осколками, становятся арестантами, как случилось в третьем батальоне. Тогда собрали полк, чтобы все видели, как Родина карает тех, кто унижает ее достоинство... Вот это — тоже война и ее законы. Потому и старается Сергей втолковать бойцам: потерпите малость, по всему видно — скоро передышка. И боится, что уже не доходят его слова — голод не тетка, того и смотри — кто-нибудь не выдержит, заберется на огород, в хлев или с пастбища прихватит какую живность.
Передышка очень нужна. И то сказать: вон куда дошли в победных летних боях! Хорошо продвинулись северные соседи — Третий Белорусский, Первый и Второй Прибалтийские фронты. И южнее — полный порядок. Войска Рокоссовского и Конева вышли на Вислу, достигли предместий Варшавы. Газеты сообщали об успешных операциях по овладению Сандомирским плацдармом. Концентрируются ударные группировки в районах Магнушева и Пулавы. Советские войска вышли к озеру Балатон... Еще один такой марш-бросок — и, пожалуй, крышка Гитлеру. Хана. Только бы отдохнуть малость, набраться сил и тогда уже ударить наверняка. Тем более и братья славяне подключились: болгары объявили войну гитлеровской Германии, здорово дерутся с общим врагом югославы. А там и союзники волей-неволей заторопятся...
Сергей суммировал свои мысли и высказывания старичков. Бывалые солдаты все подмечают, взвешивают, делают свои заключения и выводы. За годы войны чего только они не испытали. Прошли суровую школу воинской премудрости в отступлениях, и в обороне, и в наступательных операциях. Каждый из них, считай, стратег, полководец. Только и того, что маршальскими и генеральскими звездами не увенчаны.
Теплая улыбка тронула губы Сергея. Он, конечно, и не подозревал, что их оценка сложившейся обстановки полностью соответствовала мнению генералитета, что в это самое время Верховный, еще колеблясь, но уступая доводам маршалов Жукова и Рокоссовского, принимал решение перейти к обороне. У Сергея были свои заботы. По его душу явился связной от взводного. Пришлось идти.
Командир взвода — младший лейтенант Кухаренко — на передовой без году неделя. Мальчишка. Девятнадцать лет. Комсомолец. Кончил ускоренные курсы, получил на погоны по звездочке и будь здоров — командуй. Вообще-то неплохой парнишка. Вот только не по возрасту нос задирает. Впрочем, может быть, именно молодостью и объясняется его гонор. Молодо-зелено, а звание-то — офицер! Как тут не заважничать? Скорее всего в этом все и заключается. Потому что очень уж ему нравится, когда называют просто лейтенантом — без уточнения. Сергей и сам так к нему обращается — короче оно, удобней как-то.
— Прибыл, товарищ лейтенант, — устало присаживаясь возле его окопа, проговорил он.
— А, сержант, — Кухаренко поднялся к нему, сел рядом. Дело табак, сержант. Сейчас обошел хозяйство — мертвецки спят. А ночь густая наваливается. Не подушили бы нас фрицы.
— Так что же предлагаешь, товарищ лейтенант?
— Думаю, сейчас только партийцы могут выручить, взять на себя дозорную службу. — Кухаренко вопросительно посмотрел на Сергея. — Как, партгрупорг?
Что мог ответить Сергей? Коммунистов во взводе — шесть. Все это пожилые люди. Если молодежь убилась, то каково им!
— Хорошо, — проговорил Сергей. — Подежурю.
Взводный перестал скрестись, потянулся за автоматом.
— Идем. Веселей будет.
Они выдвинулись несколько вперед, оставив позади боевые порядки взвода, залегли. Над ними мерцали августовские звезды, как казалось Сергею, с каким-то оскорбительным равнодушием. Белые ночи кончились, вернее, в отличие от действительно белых ночей Заполярья — здешние серые ночи. Темень плотно окутывала землю. Что-то нашептывала сонная Нарева. И тишина стояла необыкновенная — ни единого выстрела. Два передних края — словно два до предела изнуренных дракой человека, которые лишь упираются друг в друга, а замахнуться, ударить уже не имеют сил. Сергей скосился на взводного: острые плечики выпирают, волосенки топорщатся, где пилоткой не прикрыты, а рука снова под гимнастеркой шурует.
— «Бекасы»