Читать интересную книгу История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 Согласно современным стратегическим воззрениям, ничто как будто не мешало Фридриху переправиться со всеми своими силами в каком-нибудь месте через Марх и атаковать Дауна. Ведь где-нибудь он мог бы его настигнуть на такой позиции, где ему было бы возможно двинуть в атаку свои батальоны и эскадроны. Но мы не встречаем указаний на то, чтобы такая мысль даже приходила в голову Фридриху. Выгода, какую при создавшемся положении могла ему принести победа, уже не находилась в соответствии ни с опасностью поражения, ни с размером потерь, которых при этом надо было ожидать. Ибо после утраты большого транспорта, даже в случае победы, нечего было и думать ни об осаде, ни вообще о продолжении кампании в Моравии.

 Таким образом, надо отдать справедливость Дауну, что он почти без кровопролития, одним искусством своих маршей и выбором позиций нанес поражение Фридриху.

 Он не дал прусскому королю ни удобного случая дать сражение, ни возможности продолжать осаду.

 Но эти-то самые свойства, это искусство осторожного маневрирования, при помощи которых австриец одолел прусского короля, помешали ему извлечь теперь из своей победы все те выгоды, какие судьба ему словно протягивала щедрой рукой.

 Фридрих направил свое отступление через Богемию на Кениггрэц. Он и не подозревал, на каком близком от него расстоянии уже находился Даун на другом берегу Марха, и решился разделить свою армию на две части с тем, чтобы самому идти с одной частью впереди, дабы отбрасывать подвернувшиеся австрийские отряды и расчищать дорогу фельдмаршалу Кейту, руководившему осадой и следовавшему теперь с огромным обозом.

 Теперь, когда мы можем обозреть обстановку в целом, представляется почти необъяснимым, как Даун мог упустить подобный случай и не обрушился со всеми своими силами на этот прусский корпус, который за 7 дней прошел лишь 8 миль (расстояние по прямой линии до Цвитау) и для которого мелкие австрийские отряды являлись серьезной угрозой. В этом случае нельзя себе представить, как бы пруссаки могли избежать тяжелого поражения. Король опередил Кейта на целый переход и не мог бы ему прийти на помощь.

 Как велик был страх у пруссаков перед возможностью удара австрийцев в тыл, свидетельствует ходивший в прусской армии рассказ: комендант Ольмюца, генерал Маршал, когда ему предложили преследовать отступающих, будто бы сказал: "Они уже достаточно натерпелись несчастий; пусть себе уходят с миром"164.

 Но война - дело риска, а Даун как раз стремился к искусству - выигрывать не рискуя. Только что это искусство принесло ему блестящий успех. Ведь и в предыдущем году, имея огромное превосходство сил, он не рискнул для снятия осады с Праги атаковать пруссаков, но лишь так близко к ним пододвинулся, что отрезал им подвоз продовольствия и тем соблазнил их атаковать и навлечь на себя жестокое поражение под Колином. На этот раз дело обошлось совершенно без сражения. Неужели же ему снова все ставить на карту, рискуя тем, что пруссаки, своевременно предуведомленные, пойдут к нему навстречу соединенными силами, или что король, от которого ведь можно было всего ожидать, как только заметит, что австрийцы продвигаются вперед, повернет назад и перейдет в наступление раньше, чем будет найдена столь желанная прекрасная позиция? Ведь Даун не знал точно, с какой не то смелостью - не то легкомыслием прусский король разделил свои войска. Ученику современной стратегии поведение Дауна кажется поведением "старого колпака": если бы он хоть сколько-нибудь обладал качествами великого полководца, то и по принципам тогдашней стратегии он должен был бы понять, что настала, наконец, минута, когда нужно отважиться на нечто большее, когда, пожалуй, надо пойти ва-банк, чтобы нанести решительное поражение пруссакам. Но ведь в этом и заключается сущность двухполюсной стратегии - в который раз мы это повторяем, - что она в зависимости от момента требует то маневрирования и осторожности, то сражения и отваги. Только действительно великий человек в состоянии внезапно переходить от одного принципа к другому, и горе Дауну, если бы, не владея в одинаковой мере обоими принципами, он имел склонность односторонне идти напролом! Здесь, при отступлении из-под Ольмюца, это привело бы его к блестящей победе, но 4 или 6 недель ранее он, без своей испытанной осторожности, перешел бы для спасения Ольмюца в наступление против пруссаков; другими словами, он сделал бы как раз то, чего желал Фридрих, и, по всей вероятности, накликал бы на себя поражение. Чтобы правильно судить о полководце, нельзя рассматривать то или другое его действие изолированным, но надо взглянуть, как отражается его характер во всей последовательной совокупности явлений, и ставить ему в плюс его качества, которые в одном случае сказались отрицательно, но в другом - дали желательные результаты.

 Так как австрийцы не преследовали пруссаков, то последние прибыли беспрепятственно в Кениггрэц, и - странное совпадение - пруссаки расположились приблизительно на той же позиции, которую три месяца перед тем занимали австрийцы. Теперь, отправив свои обозы через горы в Силезию, Фридрих охотно втянул бы Дауна в сражение, но австрийцы все время устраивались на позициях, на атаку которых Фридрих не мог отважиться. Мария Терезия писала своему фельдмаршалу, что он теперь может рискнуть вступить в сражение, хотя бы с опасностью поражения, ибо пруссаки теперь обратятся против русских, и надо попытаться их перед этим ослабить. Изумительные, в своем роде величественные слова: Мария Терезия готова понести, может быть, очень большой урон, лишь бы нанести некоторый ущерб своему противнику и тем облегчить задачу союзнику! Казалось, тут можно было бы ожидать столкновения, так как и Фридрих желал сражения и готов был рисковать серьезными потерями, чтобы иметь возможность снять с австрийского фронта возможно больше войск и повести их против русских. Но писать героические письма из Вены легче, чем перед лицом неприятеля принимать героические решения, и недаром императрица прославляла Дауна, как Фабия, который промедлением спасает отечество, и приказала отчеканить на медали в его честь: cunctando vincere perge ("продолжай побеждать промедлением"). Правда, получив письмо своей повелительницы, Даун поспешил вперед и осмотрел позицию пруссаков, но в результате он нашел ее крепкою, а самому выйти в открытое поле и вызвать на бой пруссаков он не счел за благо. Точно так же и Фридриху случай не казался достаточно благоприятным, и после того как обе армии проманеврировали вокруг друг друга еще в течение четырех недель между Кениггрэцом и Находом, Фридрих отступил и покинул Богемию, чтобы обратиться против русских.

 Когда под Кениггрэцом стало туго с продовольствием (австрийцы при приближении пруссаков сожгли остатки своих запасов в магазине у Лейтомышля), король приказал самим солдатам приступить к уборке хлебов, обмолачивать и веять зерно и сдавать его в хлебопекарни. Каждый полк должен был поставлять известное количество мер165.

Эта богемско-моравская кампания закончилась для Фридриха несомненным стратегическим поражением, и среди его собственных офицеров, пишет Архенгольц, на все Ольмюцское предприятие смотрели как на ошибку. Не правильнее ли поступил бы Фридрих, если бы он спокойно оставался с главными своими силами в Лузации или Нижней Силезии и выжидал бы, пока либо австрийцы, либо русские не подошли к нему на открытую местность достаточно близко, чтобы он мог расправиться с ними? Не так ли он намечал себе первоначальный план действий весной 1757 г.?

Раз кампания закончилась неудачно, то не трудно было и раньше и теперь задним числом заявлять, что лучше, мол, было бы ее вовсе не предпринимать. Хотя бесполезные затраты и понесенные потери и не были уж так значительны166, а моральный ущерб, понесенный пруссаками снятием осады с Ольмюца, был уравновешен впечатлением от столь блестяще проведенного отступления, все же можно было бы не понести никаких потерь при оборонительном образе действий, и Фридрих располагал бы несколько большими силами под Цорндорфом. Поэтому правы те, кто говорит, что лучше было, если бы Фридрих не предпринимал моравской экспедиции.

 Таковы объективные соображения; но стратегия никогда не может быть разгадана объективными расчетами. Субъективность полководца имеет свои права. Мы поставили Дауну плюс, когда он не использовал отступления пруссаков, что он был именно Дауном; теперь мы должны то же самое сделать и для Фридриха, только наоборот. Фридрих не был бы Фридрихом, если бы после победы при Лейтене он смирно просидел до июля следующего года, выжидая, не подойдет ли к нему неприятель. Во вторжении в Моравию он усмотрел шанс одержать успех, а в таком случае для него было невозможно оставить этот шанс неиспользованным. В одном заключении венского Гофкригсрата167 мы читаем, что прусский король "в конце концов заставит Дауна, какие бы позиции тот ни занимал, принять баталию своим маневрированием, в котором, как известно, он всегда превосходит нас". Должен ли был Фридрих с самого начала признать, что Даун не даст себя вовлечь в сражение и что последнему удастся отрезать осаждающим подвоз продовольствия и снарядов, несмотря на то, что Ольмюц отстоял от прусской границы всего на 8 миль? Ведь могло же выйти и по-другому, и представление о прусском короле как о человеке, который сумеет использовать всякую возможность, это представление в конце концов и было тем моментом, который удерживал неприятеля, как бы он ни превосходил его численно, от того, чтобы решительно на него надвинуться. Как раз в это время Лаудон писал своему приятелю, что для прусского короля нет почти ничего на свете невозможного168. Как о Дауне мы сказали, что это тот же самый Даун, оттеснивший, так удачно маневрируя, Фридриха от Ольмюца, который затем не сумел использовать почти отчаянное положение короля при его отступлении из-под Ольмюца, так и Фридрих был тем самым Фридрихом, который, несмотря на ничтожные шансы, предпринял моравскую кампанию и именно своей предприимчивостью и отвагой настолько импонировал противнику, что когда кампания закончилась неудачей, он вышел из нее, почти не потерпев урона.