— Если знает Уосерит, знает и Пасер.
— Рахотепа нечего опасаться, — уверила няня. — Открыто он против тебя не выступит, а я не расскажу Египту, что он убил царицу.
— Или даже двух!
Мерит выпрямилась.
— Этого мы не знаем.
— Если он мог убить Нефертити, он мог устроить и пожар, в котором погибла мой семья! Почему бы не рассказать обо всем Рамсесу? Что тогда сделает Рахотеп?
Мерит горько рассмеялась.
— Он много чего может, просто ты не испытала этого на себе. Благодаря своему дружку фараону Хоремхебу он стал устами Амона. Люди доверяют ему не меньше, чем фараону.
— Они не станут слушать убийцу!
— Кто поверит, что он убийца? А как ты думаешь, если он скажет, что племянница Отступницы на него клевещет, то ему поверят?
— Не знаю…
— Вот и он не знает. И потому мы с ним молчим и соблюдаем уговор.
— Нет, он не соблюдает! Он настраивает против меня народ!
— Зато каждая разобранная тобой жалоба, каждый принятый тобой посланник перетягивают чашу весов на твою сторону.
Я продолжала стоять, глядя сверху вниз на няню.
— Хенуттауи спит с ним в надежде восстановить его против меня, а он уже и так меня ненавидит!
— Змеи могут кусать и друг друга. И они частенько заползают туда, где их не ждешь, — заметила Мерит.
В тот вечер в Большом зале по приказу Исет танцевали нубийские танцовщицы. Под увитыми цветами колоннами в форме бутонов папируса кокетничали надушенные благовониями женщины, поднимали чаши с вином, а воины похвалялись своими подвигами. Рекой лилось пиво, повсюду стояли блюда с жареной утятиной в гранатовом соусе.
— Рамсес воюет, — шепнула я Уосерит, — а они тут пьют и веселятся!
Хенуттауи подняла чашу с вином.
— За Исет, — весело объявила она. — И за ее второго сына, который когда-нибудь станет править Египтом!
Сидевшие за столом на помосте подняли чаши, приветствуя Исет, а несколько женщин, еще не знавших о ее беременности, радостно загалдели. Я не подняла свою чашу, и Хенуттауи спросила:
— В чем дело, Нефертари? Тебе не нравится праздник?
Советники разглядывали узоры из хны у меня на груди, мой серебряный пояс. Мерит в тот вечер перестаралась с сурьмой, провела линии до самых висков и покрыла мне веки малахитовой пудрой. Впрочем, никакая краска не могла скрыть написанного на моем лице отвращения.
— Разве она похожа на человека, которому нравится праздник? — спросил Рахотеп. — Сегодня все придворные ушли от нее, чтобы быть с госпожой Исет.
Хенуттауи притворно вздохнула.
— Неужели все? Хоть кто-то же остался?
— Ты права. Остались несколько стариков, что играли в сенет.
Гости за столом рассмеялись.
— Царевна времени не теряла, — продолжал жрец. — Пока Исет готовилась к празднеству Уаг, Нефертари принимала прошение у величайшего в Фивах безбожника. Он сам просил направить его именно к ней.
За столом раздался удивленный ропот; Уосерит метнула на меня вопросительный взгляд, а Хенуттауи радостно захлопала в ладоши.
— Вот уж верно говорят — ворон к ворону стремится!
— А скорпион — к скорпиону, — сказала я, переводя глаза с нее на Рахотепа.
Потом поднялась с трона, и вместе со мной встала Уосерит.
— Так рано? — удивилась Хенуттауи, но мы не стали отвечать.
За дверьми Уосерит повернулась ко мне.
— Что произошло в тронном зале?
Тут двери распахнулись, и вслед за нами вышел Пасер.
Уосерит сердито зашептала:
— Ты допустил безбожника к Нефертари!
Я положила руку на живот, стараясь справиться с неожиданно подступившей тошнотой, и сказала:
— Он больше никому не соглашался отдавать свое прошение. Его зовут Ахмос, он — хабиру.
Пасер настойчиво потребовал:
— Расскажи, чего он хотел.
Я поняла, что Пасер слышал в тронном зале больше, чем я думала.
— Просил освободить хабиру от военной службы.
— Всех? — воскликнула Уосерит.
— Да. Он называет себя их вождем. Хочет, чтобы хабиру вернулись в Ханаан и поклонялись там своему богу.
— Ханаан — египетские владения, — мрачно молвила Уосерит.
Пасер покачал головой.
— Только по названию. Там нет храмов Амона, нет храмов Исиды. Ахмос думает, что на землях Саргона хабиру смогут поклоняться своему богу.
Я вспомнила древнюю легенду, которую Пасер рассказывал нам в эддубе, — легенду о верховной жрице, которая, несмотря на обет целомудрия, тайно родила сына. Она положила новорожденного в просмоленную тростниковую корзину и пустила плыть по реке Евфрат, а потом его нашел водонос по имени Акки. Мальчика назвали Саргон, он вырос, стал могущественным царем и покорил Ханаан. А теперь Ахмос хочет возвратиться в землю, которую Саргон сделал богатой и плодородной.
Уосерит и Пасер переглянулись.
— Почему он хотел говорить с Нефертари, а не с Исет? — подозрительно спросила жрица.
— У Нефертари есть причины выполнить его просьбу, — предположил Пасер. — Он понимает, что Нефертари может привлечь народ на свою сторону, если изгонит безбожников из Фив.
Уосерит посмотрела на меня.
— Ты и вправду могла бы привлечь людей на свою сторону. И больше никто не сомневался бы, что ты чтишь Амона.
— Неужели ты это всерьез?! — воскликнула я.
— Шестая часть египетского войска — хабиру, — напомнил Пасер. — Когда-нибудь хетты…
Однако мысль крепко засела в голове Уосерит.
— Нефертари бы одержала победу.
— Я добьюсь своего другим способом, — сказала я. — Рамсес не должен ради меня рисковать благом Египта.
— Он мог бы увеличить плату воинам, — возразила жрица. — Люди охотнее шли бы на военную службу.
— За счет чего увеличить? — спросил Пасер.
— Повысить налоги на землю.
— Чтобы народ ополчился против него самого? Подумай, что ты предлагаешь, — сказал Пасер. Он ласково положил руку ей на плечо. — Нефертари и без того сможет завоевать любовь народа.
— А Рахотеп? — спросила жрица. — Он слышал разговор с Ахмосом?
— Нет. Он принимал просителей. Сегодня Мерит рассказала мне о его преступлении, — мрачно ответила я.
Уосерит тяжело вздохнула.
— Представляю, каково тебе было это слушать. Особенно про пожар…
— Значит, поджог устроил он?! — вскричала я.
— Точно никто не знает, — спокойно ответил Пасер.
— Но все так думают?
Ни Пасер, ни Уосерит не стали спорить.
— Никому ни слова, — предостерегла жрица. — Как бы ни болело твое сердце, пусть только боги слышат твой стон. Не жалуйся никому, даже Рамсесу.
Я сжала губы, а Пасер многозначительно поправил: