Существует только один способ справиться с собой в таком, мягко говоря, не слишком радужном настроении. Одним глотком допив холодный кофе, решаю принять крайние меры – иначе, пожалуй, не успокоиться.
Иду в душ и долго стою под обжигающими струями, пока кожа не становиться помидорно-красного цвета, а после выключаю горячую воду. Мне даже удается сдержать рвущийся на волю дикий возглас в момент, когда ледяные струи прикасаются к разгоряченному телу. И именно в этот момент в моей голове созревает четкое и лаконичное решение – НУ ИХ ВСЕХ НА ФИГ!
5
Начинаем с чистого листа. С первой страницы жизни, которая невинна, как только что вылупившийся росток пшеницы. Свежа и праведна. Она даже не требует, чтобы на ней кто-нибудь что-нибудь записал. Зачем? Это вполне самодостаточное явление – чистая страница.
С одной стороны – ее можно исписать до такой степени, что не останется ни одного пробела. С другой – можно подождать несколько лет пока она немного пожелтеет и действительно не понадобится владелице.
На ней можно нарисовать красивый рисунок и подарить кому-нибудь. А можно рисовать всякие закорючки, пока говоришь по сотовому.
Еще можно сложить какое-нибудь животное или самолет и подарить плачущему ребенку, который встретился во дворе. Добиться от детей причины слез сложно, но попробовать развеселить очень даже реально.
А можно написать мужу записку. Мол, не жди меня сегодня – я уехала, растаять в городских сумерках и больше никогда не вернуться, потому что каждая женщина мечтает отпустить себя на свободу, но только у некоторых из нас хватает мужества действительно сделать это.
К счастью, у меня получилось. Правда, не с первой попытки.
В первый раз мне стало стыдно и я порвала листок с письмом подобного содержания примерно через пять минут после написания. Я тогда года два как уже была замужем. Я любила Сашку, скучала за ним, если он уезжал в рабочие командировки, но не чувствовала его любви.
Мужчина, я имею в виду, любой мужчина – завоеватель и охотник по натуре. Как только жертва поймана (завоевана, подстрелена, и так далее), к ней теряется интерес – главное это процесс охоты! А что делать с результатом им все равно.
Еще несколько лет я просто надеялась, но горбатого, как известно, не исправит даже могила. Встречались мы по вечерам, болтали о том, о сем. Он был защитником и хозяином в доме и, в конце концов, я перестала дергаться по пустякам – повзрослела, наверное!.. И все-таки иногда, очень редко, мне хотелось убежать: начать жизнь заново, найти что-то, чего я думала мне не хватает… или знала, что не хватает… или чувствовала – фиг разберешь!
Спустя несколько лет еще одно такое письмо постигла кара более жестокая – огонь. Помню, что стояла, смотрела, как чернеют и корчатся паззлы, из которых могла бы сложиться новая интересная жизнь, и плакала. Сначала плакала от жалости к Саше, представив что бы он почувствовал придя домой и найдя подобное сочинение. Потом – оплакивала свою трусость (вдвое дольше времени, между прочим). Чуть позже настала очередь слез осознания своего эгоизма и бессилия что-либо изменить одновременно.
Наверняка нашлись бы на дне моего, обливающегося кровавыми слезами, сердца и муки совести, и жалость к себе, и желание все бросить вперемешку со страхом это сделать, но письмо было коротким – догорело быстро. Превратилось в черную пыль, а я, решив закончить не понятно зачем придуманный на ходу ритуал, вышла на балкон и выпустила пепел на свободу – хоть это я могла себе позволить. Если не себя, то хотя бы остатки того самого бывшего чистого листа. Ветер подхватил пепельные перышки и легко, не оставляя для меня надежды вернуть их, унес далеко-далеко. Я минут пять любовалась их полетом, пока они окончательно не исчезли из виду, не слились с новорожденной зеленью весенних деревьев.
Третье из писем я даже не дописала до конца – в комнату влетела дочка.
– Алиса, размахивая дневником, в котором наконец-то появилась первая оценка. Пятерка по рисованию! Конечно, яблоко от яблони падает не далее чем на метр!
Я и сама всю жизнь только и делаю, что рисую. Сначала – мелом на асфальте и фломастерами в альбомах, потом – масляными красками на холсте и баллончиками на фасадах зданий. Теперь настала очередь компьютерных программ: рекламных баннеров, сити-лайтов, и прочей дребедени – бесполезная и скучная работа, благо, что хоть денежная.
Помню, смотрела на ее счастливое личико и корила себя за то, что только что собиралась сделать. Как можно оставить такого ангелочка? Бесчувственная дура – вот, кто я! Ну, или что-то в этом роде – сейчас уже трудно вспомнить.
Вечером с работы пришел Сашка и мы праздновали первую дочкину отметку, а рисунок поместили в рамку – из тех, предназначенных для моих эскизов, ни один из которых так и не превратился в картину. Всегда находились какие-то более срочные дела: очередной рекламный проект, обед, занятие танцами, куда дочку приходилось водить (далеко ведь) или выходные, посвященные походам в кино, зоопарк или соревнованиям, в которых моя малышка всегда занимала призовые места (танцевала она лучше всех!).
Вот так – еще несколько лет сонного счастья и бесплодных попыток не скучать и не думать о свободе, канули в небытие.
Так бывает, когда впадаешь в зависимость от чувств близких тебе людей – ну, конечно, как же они без меня? – мутная вялотекущая жизнь, лишенная настоящей радости, или хотя бы мук творчества, ну или на худой конец – страданий и боли. Каждодневный круговорот привычных событий и дел. Вконец отупевшее сердце, отвыкшее чувствовать и созерцать. Существование в каменном теле пятисотлетнего уставшего изваяния в центре суетного города: вокруг него жизнь, но ему уже давно все-равно.
Изредка мне удавалось сорвать со своей грудной мышцы сонное оцепенение и заставить его биться быстрее, но это как ложка меда для умирающего диабетика. И если бы не моя малышка и мои сны, я давно уже была бы мумией.
Четвертое из писем все-таки достигло своей цели. Но уже сейчас, когда Алиса выросла и уехала учиться в Академию Танца в соседнее зарубежье; когда Сашка наверняка решил начать новую жизнь со своей Безымянной Блондинкой. Она беременна – рано или поздно он придет ко мне с просьбой о разводе, а этого унижения я не потерплю, хватит и того, что я видела вчера. Наверное, я сама во многом виновата, но у меня уже нет желания выяснять правду.
Другого шанса бросить все и уехать навсегда может уже не быть – действительно! – именно эту незамысловатую истину я осознала утром с пугающей ясностью. Поэтому, пусть Сашка будет счастлив в своей новой семье и пусть я буду счастлива в своем реально-нереальном солнечном городке под сиреневым небом.
Именно сейчас у меня появилась ясная уверенность в том, что скоро, уже совсем скоро я найду его наяву. Надо просто протянуть руку, закрыть за собой дверь и уйти не оглядываясь – без слез и сожалений, не оставляя себе ни единого шанса струсить и вернуться и, самое главное, поверить в то, что у меня все получиться!
6
Закрываю ключом двери квартиры, но прежде чем спуститься по лестнице и окончательно сжечь все мосты, вспоминаю о своем желании подарить Грете собаку. И, поскольку, я твердо решила, что мне просто снились вещие сны и солнечный полусказочный городок действительно существует (не признавать же себя сумасшедшей по такому мелкому поводу, ей богу!), позвонила в дверь к Полине.
– Привет, – говорю, когда заспанное лицо соседки появляется в дверном проеме. – Покажи мне своих щеняток, я, наконец, дозрела и хочу купить у тебя двух.
– Сразу двух? Ну, ты человечище… – Полина не в силах поверить своему счастью – видно, уже и не надеялась продать щенков. А дело в том, что они получились не чистокровными кокер-спаниелями. На первый взгляд не заметно, но опытные кинологи никогда не заплатят деньги за не чистую породу.
Она пригласила меня в комнату и жестом указала на детенышей в большой плетеной корзине без ручки. Их там как раз двое.
– Девочка и мальчик? – переспрашиваю на всякий случай.
– Да, как по заказу.
– Отлично, – заключаю, – То, что нужно. Спасибо.
Прощаясь, я всунула ей стодолларовую купюру и прямо так, спящих, забрала. Полина просто переложила полусонных щенков в корзину с большой ручкой, дабы мне было удобно их нести и все.
Малыши были чудо как хороши: один черно-белый, другой рыженький, только я так и не поняла кто из них девочка, а кто мальчик. Ну и не важно, потом разберемся!
Вот теперь точно все.
Не успеваю я выйти из подъезда – звонит сотовый.
Ну, конечно, Лизка! Кто ж еще додумается звонить в десять утра, когда все нормальные люди работают. Понимаю, что интересоваться моим самочувствием – не ее стиль, посему причина ее звонка мне практически ясна. Обреченно вздохнув, нажимаю на кнопку принятия вызова, все равно не отстанет, пока я не утру ее слезы, хотя бы виртуально.