о том, чего бы хотела я, на самом деле каждый сыграл отведенную ему роль, все идет по типичному сценарию вечеринки по случаю совершеннолетия: наилучшие пожелания, обещания, прощание с детством, обновленные обеты.
Ничего из происходящего вокруг не кажется мне допустимым и приемлемым.
Подруги визжат от радости, указывая на кого-то позади меня, я тяжело дышу, мечтая бухнуться на пол и закрыть глаза. Под влиянием их взглядов, чересчур широких улыбок и неестественно распахнутых от удивления ртов я оборачиваюсь – в зал заходит Андреа, на нем классические брюки и рубашка, в руках он несет букет роз. Он гладко выбрит, причесан, и мне кажется, что его красота вскоре доставит мне еще бо́льшую боль; он торжественно шагает вперед, элегантно держит в руках свежие розы, без капли смущения подходит ко мне и целует, я чувствую, как его влажные губы – воспоминание о прошлом – прикасаются к моим, сухим и потрескавшимся, кто-то продолжает хлопать в ладоши, а мать вздыхает от счастья: такой хороший мальчик, такой славный, такой правильный и подходящий.
Теперь я понимаю, почему не пришел Кристиано: его никто не позвал, более того, ему, скорее всего, ясно дали понять, чтобы не появлялся на празднике, ведь мать его не жалует, подруги тоже, они считают, что он не вписывается в мою новую, взрослую и куда более правильную жизнь, достойную святой.
Теперь их посыл становится все более очевидным: я должна переродиться, стать новой собой, теперь прежнюю девчонку с заскоками, ту, что бежит от себя, что дерется, закатывает сцены, пора отправить на покой, она – ошибка юности, с сегодняшнего дня я должна очиститься, натянуть на лицо самую красивую улыбку.
Я забираю у Андреа розы, прижимаю букет к груди, смотрю ему в лицо и внезапно понимаю, что никто из присутствующих даже не представляет себе, что я за человек.
Никто, кроме меня, не знает, что той ночью в последний день учебы именно я бросила камень в машину его отца, разбила лобовое стекло, как раз перед дискотекой, потому что хотела сказать: ничто не забыто, он еще должен заплатить за все.
Мне стоит сказать ему, что это он убил Карлотту, он и такие парни, как он; те, кто как будто очистил совесть, сходив на ее похороны, а на самом деле, когда Карлотта звала их гулять, поесть мороженого, им было стыдно пойти с ней; те, кто запирался с ней в кладовке, подглядывал в щелку, скрывался за кулисами, те, что говорили: приласкай меня, только сядь сзади, не хочу видеть твое лицо.
Андреа кладет руку мне на талию и просит на секунду отложить цветы: самое время потанцевать – теперь уже по-взрослому.
* * *
Учительница итальянского смотрит на меня снизу вверх, на ней леопардовое пальто-бушлат длиной почти до лодыжек, на голове каре с густой челкой, прическа не сбивается, даже когда она чихает, спрашивает, чем я планирую заняться после школы, видимо, пойду работать? Она обращается ко мне по фамилии, дважды, как будто не видит, что я стою прямо перед ней, и повторяет вопрос. Говорит, ты могла бы пройти курсы, получить новую квалификацию, что насчет дизайна или связей с общественностью, ты не думала пойти в армию, а может, поучишься еще три года и станешь медсестрой, в больницах зарплату не задерживают, а еще можно работать в салоне красоты или секретарем в какой-нибудь адвокатской конторе. Вряд ли у тебя получится стать спортсменкой, ты не особо сильна в легкой атлетике, плавании, беге, может, у тебя есть какой-то другой талант?
Она достает из кармана анисовый леденец, кладет в рот и с удовольствием рассасывает, конфета приклеивается к зубам, и она отковыривает ее ногтем.
Я отвечаю, что не знаю, мне нужно еще подумать об этом, она втягивает щеки, лицо ее как будто сжимается от недовольства.
До выпускных экзаменов остался месяц, я учусь, пока все остальные спят, днем я похожа на призрак, выпученными красными глазами пялюсь на доску, подчеркиваю что-то в книге так яростно, что того гляди продырявлю страницу.
Теперь даже Антония считает, что я переусердствовала, она стучит в дверь, когда я засыпаю, сидя в ванне с книгой на коленях, и грозится вызвать спасателей.
Она тоже бередит мне душу, заводит разговор о медицине, химии, астрофизике, говорит, что с такими мозгами, как у меня, можно в космос полететь или же работать с минералами.
Я составила календарь, в каждую клетку вписала то, что нужно повторить сегодня, все, что мы прошли с первого класса и до последнего урока, от вавилонян до Гитлера, от столицы региона Молизе до структуры ДНК, от аориста до Кардуччи, ничего нельзя упускать, нельзя оставлять пробелов, о чем бы меня ни спросили, я обязана дать ответ.
Я сижу в сумерках, как сова, часами заучиваю стихи на древнегреческом, стараясь соблюдать метрику – ямбический триметр, дактилический гекзаметр, анапест, – пытаюсь натренировать свою слабую и проницаемую память, хочу, чтобы она стала твердой, как сталь или алюминий, чтобы она надежно хранила даты, имена королей и королев, ритмы и мелодии, войны, эпидемии, алгебраические формулы, геометрические фигуры, ордера колонн и живописные полотна.
Иногда звонит Ирис, спрашивает, не злюсь ли я, не хочу ли поделиться своими переживаниями.
Отвечаю – нет, просто нужно учиться, учиться, учиться.
Она спрашивает, может ли чем-то помочь, есть вариант собраться втроем, позвать Агату, вместе обсудить рефераты, повторить что нужно, но я отказываюсь, я упрямая и непрошибаемая, как скала, я не сдаю назад, продолжаю рыть разделяющую нас траншею.
Андреа говорит, что на самом деле всем плевать на выпускные экзамены, а я просто извожу себя по пустякам, он уже на втором курсе экономического факультета, уже шесть экзаменов сдал, мои жалобы для него звучат как отчаянный писк голодного котенка.
Он дает мне воспользоваться своим компьютером, я хожу к нему домой, чтобы дописать реферат, но не рассказываю ему, какую тему выбрала, бешусь, если он ошивается поблизости в той же комнате, пока я работаю: болтается из угла в угол, играет в телефон, читает, слушает музыку в наушниках; одно его дыхание отвлекает меня и раздражает, поэтому я отсылаю его в гостиную и запираюсь на ключ, на два оборота.
Если ему нужно попасть в комнату, он стучит в дверь, я открываю, Андреа принес хлеб с ветчиной и стакан грушевого сока, он садится со мной рядом на кровать, говорит: успокойся; повторяет это раз за разом и наматывает мой локон себе на палец, я говорю, что уже забыла, что читала, из памяти стерлись три четверти