оковы жизни и купаешься в море звезд. В другие моменты возникают такие ужасные видения, что у меня готово разорваться сердце. Но боль, ощущение горящей плоти никогда не покидают меня надолго. И я боюсь, что нечто похожее будет происходить с твоим господином, или даже хуже – ведь его раны серьезнее моих.
Моя собственная боль от ожогов драконьей кровью уже прошла, и я питал надежду, что и мой господин когда-нибудь поправится, поэтому слова Ксанико стали для меня сильнейшим ударом, возможно, я даже сделал шаг назад.
– То есть вы хотите сказать, что мой господин никогда не выздоровеет? – спросил я.
– Именно это я и хочу сказать, оруженосец, и еще добавлю, что в некотором смысле господина, которого ты знал, больше нет, как если бы он умер. Теперь в нем находится черная кровь дракона. И нет никакого средства, позволяющего что-то изменить, иначе я бы о нем знал.
Я с трудом сумел сделать вдох.
– И ужасная боль никогда не пройдет?
Ксанико поднял руку в перчатке.
– О, боль – это наименьшее из зол. Она приходит и уходит, хотя никогда не исчезает совсем. Возможно, целители Асу'а даже смогут немного ее ослабить.
Должно быть, я смотрел на него недостойным образом, но в тот момент с трудом мог думать.
– Вы возложили на мои плечи тяжкое бремя, милорд, – сказал я и взял в руки кольцо из ведьминого дерева, которое прислали правители Асу'а. – Вы не приедете в Асу'а, и единственное, что вы можете сказать, – положение лорда Хакатри безнадежно.
Ксанико хрипло рассмеялся.
– А на что ты рассчитывал? Только из-за того, что я получил похожее ранение, мне следует отправиться в Асу'а, подарить Хакатри секретную целительную мазь, и все снова будет хорошо? – Изгнанник встал и подошел к окну, словно видел сквозь плотные шторы то, что находилось за ними. – Даже если отбросить неприязнь, которую я питаю к народу твоего господина – до настоящего момента зида'я не выказывали мне доброты или хотя бы учтивости, – я тебе не солгал: я не в силах ничего сказать или сделать, чтобы помочь. По-моему, я выразился предельно ясно.
– Значит, таков ваш окончательный ответ?
– Получается, что да, таков.
– И вам не удалось найти способ облегчить боль от своей раны? – спросил я.
Он поднял руки, и я не мог отвести взгляда от красных изуродованных пальцев.
– Ничего. Ведьмино дерево похоже на кровь дракона. Любое лекарство, вроде кей-вишаа, сделанное из него, рано или поздно потерпит поражение. Целители твоего господина обнаружат, что с течением времени его действие начнет слабеть.
Я испытывал такое отчаяние, что едва слышал его слова, но в последний момент мне в голову пришла новая мысль.
– Что вы имели в виду, лорд Ксанико, когда сказали, что ведьмино дерево подобно крови дракона?
– К такому выводу я пришел в результате своих исследований. – Он указал изуродованной рукой на полки с книгами. – С тех пор как я получил ранение, я прочитал все книги, где говорилось о драконьей крови, переписывался с целителями разных народов. Я много узнал об ужасной боли, которую она вызывает, и связи, возникающей между тем, кто обожжен, и Дорогой Снов.
– Я все еще не понимаю, – признался я. – Как может кровь такого существа, как Черный Червь, походить на ведьмино дерево?
– Потому что они вышли из живого сердца Сада – из Моря Снов.
Пока я сидел, потрясенный последними словами, которые совсем недавно произнесла леди Она, Ксанико снова сел – казалось, на него вдруг накатила усталость.
– Твой собственный народ способен понять это лучше, чем дано мне, – многие даже утверждают, что некоторые представители тинукеда'я родились из потерянного океана. Но даже целители тинукеда'я, поделившиеся со мной знаниями, не нашли способа борьбы с последствиями ожога драконьей кровью, хотя признали, что такая связь существует.
– Связь? – Я был ошеломлен огромным количеством новых понятий даже сильнее, чем отказом Ксанико помочь моему господину.
– Драконов мы привезли с собой, сами о том не зная, а ведьмино дерево являлось основой, на которой мы строили свою жизнь в Саду. – Он снова натянул перчатку на обожженные пальцы. – Я устал от разговоров. Возвращайся в Асу'а, оруженосец. И скажи то, что услышал здесь от меня. Заверь милорда и миледи, что я не лгу и не пытаюсь скрыть от них то, что может облегчить страдания их сына. Я не в силах ничего для него сделать, ведь я не сумел помочь даже самому себе.
Несмотря на то что все у меня внутри дрожало, я поклонился, вежливо попрощался и вышел из покоев Ксанико Изгнанника. Когда я бросил на него последний взгляд, я увидел, что он смотрит на свою раненую руку, словно она ему не принадлежала.
Вечер я провел с леди Оной и леди Шоли, но аудиенция с Ксанико произвела на меня такое ошеломляющее впечатление, что я оказался далеко не лучшим собеседником, даже в столь приятном обществе. Я рассказал им малую часть того, что он мне говорил, но в остальном с трудом поддерживал беседу. Я мог думать только о моем господине, ужасные страдания которого, как я рассчитывал, должны были со временем ослабеть вне зависимости от того, сможет ли Ксанико нам помочь.
Мне предстояло сказать ему, что в Вороньем Гнезде я не нашел для него облегчения и лекарства, которое ему поможет, по всей видимости, нет нигде.
Я рано лег спать, извинившись перед леди, которые были разочарованы, но вели себя с неизменной вежливостью.
Утром я приготовился к отъезду. На сердце у меня лежала тяжесть, я подтягивал в конюшне седельные ремни Ледяной Гривы, когда услышал, как кто-то зовет меня по имени. Я обернулся и увидел Шоли, стоявшую у входа.
Я вымыл руки в ведре и подошел к ней. Ее присутствие немного подняло мой дух, хотя настроение было даже хуже, чем когда мы везли моего господина домой. Шоли стояла в лучах солнечного света, и я вышел из темной конюшни, словно нашел быстрый ручей в засушливых холмах.
– Я слышала, что ты уезжаешь, – сказала она. – И пришла тебя проводить.
– Я бы обязательно зашел попрощаться, – заверил ее я.
– Миледи сегодня неважно себя чувствует. А лорд Ксанико все еще в своей башне. – Она улыбнулась. – Тебе придется проститься только со мной, и вот я здесь.
Я все еще переживал из-за новости, которую должен был доставить своему господину, и мысль о том, что я больше никогда не увижу эту хорошенькую, умную и добрую молодую женщину, лишь усилила мое огорчение.
– Я был рад вас повидать, леди Шоли. И меня утешает, что такие добрые люди, как вы и ваша госпожа, существуют на свете.
– Люди твоего народа.
– Да, принадлежащие к моему народу. В Асу'а тинукеда'я меньше похожи на меня, чем мои господа, если я могу такое сказать и не