Всех их мы помянули в траурном застолье, сказав о каждом добрые и прощальные слова. Помянули и молодого солдатика-наборщика… Каково же было наше изумление, когда он вдруг объявился живым и здоровым!.. Оказалось, что наборщица Вера О. недавно родила и тайком отпаивала паренька грудным молоком…
36
Мучительно — неторопливо приближались мы к Родине. Перед нами простирались дороги Румынии. На ее просторах воцарилось лето. Манили к себе виноградники с созревшими гроздьями, вишни, ранние сливы, абрикосы. Для нас, победителей, не было запретных зон, и именно это чувство вседозволенности как бы сковывало наши желания: никто самовольно не вторгался в виноградники и сады. Но щедрости румын по отношению к нашей армии не было предела. Мы во всем ощущали достаток, и это повергало нас в печальные мысли о том, что та же Москва кормится более чем скудно; люди получают хлеб и крохи продовольствия по карточкам.
До 15 августа, когда мы должны прибыть в Винницу, еще было далеко. А мне выпала удача по каким-то редакционным делам полететь в Москву. Не помню, советовался ли я с редактором Ушеренко или начальником политотдела полковником Хвалеем, но, возвращаясь из Москвы в Румынию, решил взять с собой жену Тоню и нашу дочурку Галю, которой уже было два с половиной года. Размышлял я довольно примитивно: мы медленно передвигаемся с места на место по благодатной земле, вокруг полно ягод и фруктов. Тоня — бывшая корректорша нашей газеты. Почему бы ей вновь не побывать в «Мужестве»? Никому в тягость она с дочкой не будет.
Молодость самонадеянна и порой глупа. Свое решение выполнил я без труда, вначале добившись согласия Тони и ее мамы, Нины Васильевны. В Центральном аэропорту на Ленинградском шоссе упросил дежурного администратора включить меня и мою семью в рейсовую ведомость военного транспортника, следующего в Бухарест.
В тот же день мы все трое были в бухарестском аэропорту. О, как пригодилось мне знакомство с хозяином гостиницы, располагавшейся рядом с аэродромом! Благо был я при румынских леях…
Несколько дней жили мы в приветливой гостинице с ее хорошей кухней. Фаршированный перец, помню, казался нам вершиной кулинарного искусства.
Мы ждали машину, которую я вызвал по телефону из кабинета нашего военного коменданта аэропорта…
Все сложилось как нельзя лучше. «Мужественники» радостно встретили Тоню, а маленькая Галя тут же стала всеобщей любимицей…
Наш неторопливый марш по Румынии продолжался до начала августа, пока мы не прибыли на границу Румыния — СССР. Контрольно-пропускной пограничный пост располагался на нашей территории, за Днестром, почти в Бельцах. По временному деревянному мосту мы (я, Тоня, Галя и майор Глуховский Семен Давыдович) подъехали на «мерседес-бенце» к шлагбауму. Началась проверка документов.
— Откуда у вас, товарищ майор, взялись за границей жена и ребенок? спросил у меня капитан-пограничник, рассматривая наши бумаги.
— Там же, в моем командировочном удостоверении, вписаны жена и дочь, ответил я и ткнул пальцем в документ, подписанный полковником Хвалеем.
— Но как они оказались в Румынии? И я без утайки рассказал все, как было.
— Тогда это командировочное предписание для пограничной службы филькина грамота. Вам надо возвращаться в Яссы к нашему консулу и через него связываться с Москвой.
— И долгая это будет процедура? — обескураженно спросил я.
— С полгода протянется, — сочувственно ответил капитан.
— Да мы же с голоду помрем! Да и я должен быть на своей службе!
— Вы можете следовать дальше, а жену и дочь направляйте в Яссы. Пограничник был неумолим. Я запаниковал:
— Сейчас дам вам еще документы! Жена моя — корректор армейской газеты!
— Давайте, только отведите машину в сторону. — Капитан, указав на приближающуюся по мосту роту пехотинцев, открыл нам шлагбаум.
Мы отъехали вперед, стали на обочине дороги. Я начал рыться в чемодане, зная, что никаких других документов не найду там. Успел шепнуть Семену Глуховскому и водителю Яберову быть готовыми к бегству. Наступили самые критические минуты. Я закрыл чемодан, захлопнул крышку багажника. Для пущей важности стал перебирать бумаги в своей полевой сумке, кося глаз на капитана.
Он был занят подошедшей ротой. Я нырнул в машину и скомандовал:
— Вперед!..
Тут шофер Яберов продемонстрировал все свое водительское мастерство машина рванулась с места и на предельной скорости понеслась в Бельцы. Мы с Глуховским оглядывались в заднее стекло, ожидая, что по нам ударят автоматчики. Но увидели другое: капитан смотрел нам вслед и махал рукой.
И все равно тревога меня не покидала. В Бельцах не стали задерживаться и помчались в Могилев-Подольск. Там дождались приезда колонны редакционных машин, и я получил от Ушеренко разрешение следовать дальше. А дальше простиралась родная Винничина, магистраль Могилев — Подольск — Винница проходила в трех километрах от моего родного села Кордышивки. Было бы грешно не заехать домой.
В Кордышивке, в доме, где я родился, жили чужие люди. Остановились у моего старшего брата Бориса. Он только что вернулся из железнодорожных войск. Наш приезд в село был для моих земляков небывалым событием: Иван Фотиев (так меня звали) вернулся с войны целехоньким, да еще с женой и дочкой! А главное — жена русская, кацапка.
Сбежались родственники и неродственники. Разговорам и расспросам не было конца. На Тоню смотрели, как на чудо: в самой Москве Иван ее нашел!..
И еще случилось непредвиденное: шофер Яберов встретил в моем селе бывшего своего однополчанина — Зашкарука Семена Степановича. Они уселись в «мерседес-бенц» и исчезли. С трудом, через двое суток, удалось мне разыскать Яберова с машиной.
Оставив Тоню и Галю у брата, я уехал в Винницу. Жива оказалась Винница! Не тронуты войной дом-музей Коцюбинского, здание бывшего моего строительного техникума, целы мосты. Хотя и развалин было немало.
Редакция «Мужества» расположилась за Бугом, в Старом городе. Там же, в частных домах, мы искали себе квартиры, не зная, что ждет нас дальше. Но у каждого своя судьба. Меня ждала новая трудная жизнь — штурм науки, борьба с несуразностями и несправедливостями, с человеческой подлостью, завистью, недоброжелательством. И как же трудно молодым входить в литературу, искать свои дороги, сметать с них препятствия, утверждать собственное видение жизни, особенно толкование событий минувшей войны. Надо было избавляться и от собственной наивности, прекраснодушия, искать новые точки опоры для борьбы за истину, делать какие-то свои открытия. Словом, грядущее сулило мне беды, радости, падения, взлеты и потрясения, в которых замыкаются сложности нашего времени. Надо было выкупать себя из плена армейской судьбы. К силе той воли, которая имелась во мне, необходимо было подтягивать силу разума, ибо наступала отдыхающая война.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});