не возражал.
– Меня готовы поддержать сотни – больше, чем ты мог себе представить, – но не шесть тысяч, пока нет.
Фемистокл прищурился, размышляя, на мгновение отвел взгляд, и Кимон подумал, что теряет его внимание.
– Законы достаточно ясны, – продолжил он. – Любой человек может быть подвергнут остракизму, отправлен в изгнание на десять лет. Формальной причины может и не быть, обжалования нет. Это просто воля народа, выраженная в одном голосовании, как летняя гроза. Я афинянин, Фемистокл. Моим отцом был Мильтиад, победитель при Марафоне.
– Это так. Но и Ксантипп – не пустое имя. У него будет поддержка – и если я помогу тебе и потерплю неудачу, то рискую вызвать уже голосование против себя.
– Значит, ты мне не поможешь? – спросил Кимон.
Фемистокл поморщился – ему не понравился прямой вопрос. Но постепенно – Кимон смотрел на него неотрывно – лицо его приняло прежнее, ровное выражение.
– Ты не спрашивал, парень.
– Ну так спрашиваю сейчас! Ты поможешь мне? Добавишь своих сторонников к моим? Я заплачу столько, сколько захочешь.
Фемистокл стоял совершенно неподвижно, хотя холод пробрал обоих, и они дрожали даже на солнце. Из заводи показалась и, неторопливо проплыв над нижней ступенькой, мелькнула бурая форель.
– Очень хорошо, – произнес наконец Фемистокл.
– Назови свою цену. – Вслед за облегчением Кимон ощутил внезапную слабость. – И я буду готов, клянусь.
– Похоже, цена у меня действительно есть, – негромко сказал Фемистокл. – Хотя в данном случае это не серебро.
Глава 23
Прошлой ночью лил дождь. Ксантипп чувствовал его в запахе пыли, в воздухе, ставшем как будто гуще и слаще.
Он проснулся до восхода солнца в своей комнате в загородном доме, куда вернулся ненадолго – больше ради детей, чем ради Агаристы. Возможно, и ради домашнего уюта, в чем он мог признаться, пребывая в хорошем настроении.
Городской дом казался довольно тесным по сравнению с этим. Здесь он был хозяином и имел в своем распоряжении прекрасный гимнасий со всеми возможностями. Он прикусил губу, подумав о диктерионе, который купил Фемистокл. Нет, не со всеми. Старший сын Арифрон принял его с холодностью, которую перенял у матери. Это выражалось в форме рта и сердитом выражении лица. Интересно, подумал Ксантипп, как Агариста объяснила его отсутствие. Сам он не сказал об этом ни слова. Такие вопросы между мужем и женой не касались детей.
С Агаристой они сохраняли почтительную дистанцию, а при встречах даже заговаривали о делах в городе и семейных владениях. Но он чувствовал напряжение, как чувствовали его и дети, недоуменно смотревшие на родителей.
Прислонившись к колонне, Ксантипп оглядел загоны. Взгляд привлекла фигура на дальней стороне поляны. Его дочь Елена росла сильной и гибкой и, проводя много времени на свежем воздухе с лошадьми, хорошо загорела. Ей нравилось рисковать, и она частенько пыталась скакать сразу на двух пони, стоя на широких спинах, балансируя и выкрикивая охотничьи кличи. Разумеется, она собирала при этом свою долю синяков и царапин, хотя, как ни странно, пару ей составлял именно маленький Перикл, а не Арифрон. Возможно, дело в бремени старшего сына, рассуждал Ксантипп. Старшие сыновья часто становятся вожаками, а эта роль сопровождается грузом ответственности, сбросить который они не могут. Младшие братья этого даже не чувствуют. Они, как правило, более вольны и необузданны, им труднее подчиняться учебе или дисциплине. Конечно, именно Перикл придумал, как нырять в реку спиной вперед, а затем научил этому Елену. Учителя мальчика жаловались, что он пропускает половину уроков, но при этом справляется с глаголами и склонениями, как будто слышал их тысячу раз. Конечно, они все равно его побивали, с удовлетворением подумал Ксантипп. Не годится позволять мальчишке слишком многое мнить о себе – не в таком возрасте. Если бы Перикл тратил меньше времени на кувыркания в воздухе, он был бы настоящим чудом. Ксантипп вздохнул. Арифрону не нравилась река. Вот и сейчас его испугало что-то затаившееся в глубине, и он выкарабкивался на берег второпях, охваченный то ли паникой, то ли страхом. Никакого особого значения это не имело. Не все мужчины умеют плавать.
Ксантипп наблюдал, как Перикл, всегда готовый помочь сестре, расставляет на поле деревянные препятствия. В глубине души он хотел бы, чтобы сыновья поделились своими лучшими качествами друг с другом: Перикл – мужеством, Арифрон – ответственностью. В действительности же у каждого было слишком много одного и слишком мало другого.
Маленький мальчик боролся с жердью длиннее своего роста, прислоняя ее к стволу выгоревшей на солнце сосны. Ксантипп резко выдохнул, увидев, что Перикл встал за препятствием. Если несущаяся галопом лошадь Елены заденет барьер, жердь ударит его сына, как молот. Кричать бесполезно – она не услышит, да и в любом случае слишком поздно.
Ксантипп с острым чувством беспомощности наблюдал, как его дочь преодолевает препятствие – лошадь не задела жердь даже копытами. Перикл подбадривал сестру, подпрыгивая и размахивая руками. Волна облегчения нахлынула на Ксантиппа, и он, глуповато хихикнув, вышел из-за колонны и направился по пыльному полю к детям.
Елена заметила его первой и похлопала смеющегося Перикла по плечу. Он в замешательстве повернулся туда, куда она указывала, посерьезнел и выпрямился. Ксантипп почувствовал, как сжалось сердце. Каким-то образом их реакция подтолкнула его к жесткости. Ему хотелось рассмеяться и закружить их, но они стояли почти по стойке смирно, и он нахмурился и сцепил руки за спиной:
– Где Арифрон?
– Со своим наставником, отец, – тихим голосом ответила Елена.
Пони уткнулся мордой ей в бок, и девочка погладила его, не поднимая глаз.
– У него неприятности? – спросила она.
– Что? Нет. Я просто увидел, как вы двое играете, и подумал, где он.
– Мы не играем, – мгновенно возразил Перикл. – Елена разрешит мне прыгнуть. Я уже готовлюсь и давно не падаю.
Мальчишка был весь в царапинах и синяках, выдававших его ложь.
Ксантипп, не колеблясь, спросил напрямик:
– Это правда?
Он заметил, как Елена качнула головой, но ему нужен был ответ Перикла. Сын ничего не говорил, просто стоял, уставившись в пыльную землю.
– Нет, я упал сегодня утром, – сказал он наконец.
– Тогда почему ты солгал мне?
– Я думал, ты не разрешишь… Не знаю.
Ксантипп поймал себя на том, что ему хочется отрезать мальчишке ухо. Он пришел сюда, чтобы услышать юный смех и увидеть юную жизнь. У него было прекрасное настроение, но уже через несколько мгновений он был вынужден взять на себя роль отца и выносить суждение об их поступках. Это выводило из себя, и он почувствовал, как приливает кровь к лицу.
Сделав глубокий вдох