Одри стало грустно.
— Значит все изменится? Все будет по другому? Рой разделится?
— Слишком много вопросов, Одри, слишком много ответов… Я еще не решила.
Трутень сидел на корточках и смотрел себе под ноги. Сухая кожа, сжатый рот, вполне сформированные органы и легкая аура возбуждающих феромонов. Качественное создание, без отклонений.
— Оно тебе нравится?
— Встань, — приказала Одри.
Существо поднялось, стараясь не касаться материнской стены. Умная тварь.
— Их время уходит, — засмеялись проступившие на стене ярко-красные губы, и трутень съежился, обхватил себя руками. — Вот еще одна проблема, которой тебе придется заняться.
— Чистка?
— Да, чистка. Они мне больше не нужны.
— Без них бывает так скучно, — мечтательно сказала Одри и трутень вздрогнул. — У него хорошие рефлексы и выглядит он пло-до-твор-ным. Именно плодотворным.
— Это называется похотью. Вот еще одно словечко в твой словарь непреодолимая тяга смысла и бессмысленности. Спаривание ради получения сомнительного удовольствия.
Одри поманила трутня пальчиком, и тот послушно шагнул к ней.
— Тебе требуется разрядка, — сказала Одри. — Я хочу понаблюдать за ней. Ладно? Обещаешь быть хорошим? Пока это будет только моя рука, а дальше… дальше посмотрим. Нагнись ко мне. Можешь даже обнять меня, только чур без слюнотечения! Так, вот так, еще так. Молодец! Ты долго терпел, застоялся… Ну вот, испачкал меня!
— Спасибо, Одри! Может быть, и этот материал сгодиться… для чего-нибудь.
Капли впитывались в стену, ладонь становилась сухой. Трутень погас. Глаза закрыты, рот раззявлен. Что они в этом находят? Терять часть себя ради кратковременного наслаждения? Неразумно. Хотя, кто может утверждать, что все в природе устроено разумно? Слабости достойны жалости. И в ничтожестве можно найти нечто полезное.
— Неужели они могут быть хороши, Возлюбленная?
Глаза лукаво посмотрели на нее.
— Попробуй. Все нужно попробовать самой. Только потом не забудь убить его.
Зеркальная субстанция тяжелыми наплывами спускалась к полу и наполняла широкий бассейн. От нее веяло холодом. Множество отражений сгущались на волнистой поверхности, накладывались друг на друга, разъединялись, обретали собственную жизнь в тончайшем слое преломления от неживого к живому. Стоило протянуть руку, и зеркало вспучивалось, выбрасывало ложноножки к близкому теплу, и вот уже переливчатая ладошка готова хлопнуть тебя в ответ. Устьица выбрасывают все новые и новые порции, а где-то ближе ко дну псевдо-металл спрессовывается в тончайшие и твердые пленки, начинает жить собственной электрической жизнью, расщепляясь на скоростные магистрали информационных шин. Крохотные чешуйки отслаиваются, поднимаются к поверхности, и если приглядеться, то можно увидеть лазоревые искорки сквозь светящееся гало полиаллоя.
Одри видит множество я. Она везде и нигде. Она — все этого крохотного мирка среди прокаленных радиацией мертвых глыб. Она — колоссальное тело и множество послушных ей пальцев. Она проснулась здесь уже тем, чем она есть таким же полиаллоем, только более живым, разумным и теплым. Она разрастается вширь и вглубь, отвоевывая у мертвой машины все новые и новые уголки, она знает, как сдвинуть корабль с орбиты, и ждет только приказа. Приказа? Кто может приказать ей? Она постоянно беременна, если это можно назвать беременностью. Все новые и новые одри пробуждаются к жизни — славные подруги, все новые и новые отражения, новые взгляды, характеры, мысли, страхи… Она — бездна, ее нельзя исчерпать, можно исторгнуть множество своих вариаций, но всегда найдется каприз, который отличит одри-53 от одри-786.
— Мне обязательно нужно туда? — спрашивает Одри.
— Да. И ничего не бойся. Оно защитит тебя. Просто одежда.
Одри поднимает правую ногу, но все еще не решается переступить невысокий бортик. Одри толкает ее и смеется, видя как Одри неуклюже пытается сохранить равновесие, но оскальзывается на зеркальной луже и падает в жидкий металл. Кажется, что должны быть брызги, и другие Одри вскрикивают, приседают, но полиаллой без следа проглатывает очередную «жертву», и она оказывается в плотном клубке мягкого света. Она видит себя со стороны распростертое обнаженное тело, которое впитывает в себя жидкое золото, каждая пора кожи становится каналом, сквозь который металл инфильтруется в хрупкий организм, проникает в кровь, лимфу, процеживается сквозь печень и почки, покрывает волшебной амальгамой кости, тонкими контактами проникает в мозг, наводит новые мосты восприятия, протягивает паутину послушания, вкрадчиво вторгается в уже ненужное таинство возможной жизни, выскабливая излишество детородных функций. Она становится тяжелой, она пропитана силой, она — магнит, который притягивает твердые чешуйки и формирует поверхностную броню. Еще одно рождение, еще одно воскресение к новой, целесообразной жизни.
— Я видел и других, — говорит трутень. Он хорошо поработал и теперь может поговорить. Одри расслабленно слушает. — Они не такие, как ты. Все в золоте. Твердые и… и страшные… Мы им безразличны.
Там — тепло и мокро. Теперь просто тепло и мокро. А вокруг — темно. Здесь нет материнской стены, нет глаз и ушей. Здесь — только одна Одри, Делающая Нехорошие Вещи.
— Вы излишни, — говорит Правильная Одри. — Вы — тупиковая ветвь. Когда-то полезная, но теперь подлежащая стиранию. А они — чистильщики. Золотые чистильщики. Мир корабля был устроен мудро, но теперь пришла пора сделать его еще лучше.
— Но в тебе что-то есть, — говорит Похотливая Одри. — Ты — алкаэст. Ты растворяешь меня своим семенем. Оно проходит сквозь меня, но падает на безжизненную почву. Оно — нецелесообразно, но оно слишком сладко, чтобы отказаться…
— Женщины слабы, — смеется трутень. Что-то новое в его гадком репертуаре. Необычный оттенок необычного феромона.
— Что такое — женщины?
Он поворачивается к ней и дотрагивается кончиком пальца до ее носа, губ. Щипает за соски. Похотливый звереныш. Грязная тварь. Иногда ей кажется, что нет никакого предательства. Что она участвует в тайном эксперименте, санкционированном Одри, и все идет так, как и задумано. У нее есть узник. Она таскает ему еду и прячет на темных верхних уровнях корабля, потому что внизу — смерть. Золотая и твердая смерть. Истома. Приторная истома стучит в виске. И уже не угадать — кто здесь раб, а кто — господин.
— Ты — женщина, — говорит трутень. — Или ты об этом не знала?
— Я — Одри. Единая во множестве.
— Ты — предательница! Ты придумала себе ложную жизнь, ты предала все, что можно было предать! Нет такой казни, которой можно покарать тебя! Ты похотливая шлюха! Но самое страшное — в тебе нет боли! Твоя совесть проржавела в похоти, и ты смело смотришь в мои глаза и смело лжешь в мои уши! Вон! Вон!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});