— Так нельзя, — упрямо повторил Борис.
— Иди ко мне, — поманила Одри пальчиком. — Иди ко мне, глупенький головастик. Ведь ты все равно знаешь, что нельзя этому противиться.
Она сняла с него маску и прошептала на ухо:
— Легче остановить планету, чем женщину, желающую спаривания. Такова наша природа, головастик. Такова наша природа.
— Так нельзя.
— А вот так? А так? И так?
— У тебя ломка! — продолжал выкрикивать сверху Кирилл, но это было смешно. Очень смешно. Жизнь — смертельный наркотик, к нему привыкаешь, погружаешься в горячий источник, в родительский горячий источник, где кишат твои собратья головастики, только-только отрастившие ноги. Зачем ноги? Зачем вообще выбираться на берег обжигающей амнезии? Снова и снова повторяя эволюционный путь, снова и снова попадая в эволюционный тупик.
— Ну же… Ну же… — шепчет Одри. — Нечки тоже хотят эволюционировать. Ты ведь замолвишь обо мне словечко перед великим? Что ему стоит оживить пиявку? Да, можно даже пиявку, потому что здесь холодно и одиноко. Здесь гораздо холоднее, чем я думала… Это — отпадение. Отпадение в пустоту. Не бросай меня. Не бросай.
Ледяные губы прижались к нему, вязкое тело облепило со всех сторон мерзлой тиной, и не было в объятиях ничего возбуждающего, ничего кроме смерти и холода.
Все. Ключик сработал. Что он открыл? Зачем? Кирилл отполз от мертвых тел, уже прорастающих сложными узорами разложения. Броня топорщилась и отслаивалась, как тяжелая, задубелая шкура выброшенного на берег кита, полиаллой темнел, кристаллизовался, на нем проявлялись трещины. Сенсоры погасли и опали лепестками дохлой актинии.
— Ну вот ты и дошел, Кирилл, — сказал голос.
Свет рвался в клочья, стылая драпировка отлетала от сводов и стен пещеры, втягивалась в решетчатые отверстия плотными облаками. Все вокруг выцветало, становилось блеклым и серым — под цвет тяжелых стальных плит, устилающих пол. Порыв ветра ударил в тела Бориса и Одри, и они рассыпались, обратились в песок, жадно вбирающий силу воздушных потоков, чтобы устремиться вслед за ними грязно-желтыми росчерками праха.
— Кто ты? — спросил Кирилл и подтянул к себе скорчер.
— Неверный вопрос.
Кирилл поднялся. Разруха и запустение стальных переходов планетоидов Внеземелья. Где золотые пластины, инкрустированные драгоценными каменьями? Где купели, со спящими рабами и наложницами? Где сами великие, грезящие об Ойкумене? Что это? Ржавчина, оборванные провода коммуникаций, провисшие трубы воздуховодов, покореженные регенерационные ванны с зеленой дрянью протухших растворов. И запах. Смердение лжи.
— Тебе нравится, Кирилл?
— Где ты? — скорчер загудел перед плевком. Еще одна ловушка. Самая Главная Ловушка. Ловушка лжи и разочарования. Почему никто не упоминал о ней? Потому что из нее невозможно выбраться? Она как самовоспроизводящийся бред паранойи?
— Неверный вопрос, Кирилл. Еще одна попытка…
Воздух взорвался, вспыхнул и закипел. Огненный поток прокатился по пещере, слизнул широким языком, стиснул раскаленными зубами железный послед родившейся лжи и выплюнул горящие осколки. Завыли системы безопасности, где-то наверху раздвинулись иссохшие губы огнефагов, но слюнные железы давно атрофировались, проржавели и уже не могли ничего породить, кроме тоскливого сипения. Еще один отчаянный плевок, и светло горящий тигр подцепил когтями бронированные плиты, разорвал их и скомкал, обнажив ледяную подложку. Расплав стекал по бороздам на вечный холод многочисленными слепящими водопадами.
— А теперь — правильный вопрос?! Правильный?! — выкрикнул Кирилл.
Огонь разбухал, заглатывал все новые куски железа, перемалывая их, переваривая в багровую, опаляющую массу. Медленные реки выходили из берегов прожженных углублений, растекались тонкими ручьями, соединялись друг с другом, подбираясь все ближе к Кириллу. Охладители работали на пределе, горячая броня обжигала кожу, а в груди прочно обосновались три ледяные иглы, непрерывно впрыскивающие анестетик. Воздух пропитывался адским маревом, и ложь корчилась в бесконечной агонии.
Так их, Кирилл, кричал мертвый Борис. Еще огня, шептала мертвая Одри. Вот что мы всегда хотели, кричал мертвый Борис, вот ради чего стоит сдохнуть в сладких мучениях. Это еще худший гадюшник, чем Оберон, шептала мертвая Одри, огонь, только огонь, таинство нигредо, которое насыщает лучше крови. Теперь я понимаю, почему никто отсюда не возвращался, кричал мертвый Борис, потому что именно здесь рождается самая гадкая ложь, самая ядовитая сладость Ойкумены. Огня, шептала мертвая Одри, еще огня.
Они были рядом. Они кричали и шептали, они поддерживали раскаленный скорчер, Борис помогал нажимать на кнопку и каждый выплеск пламени отдавался ответным выплеском боли в голове, в глазах. Миллионы крючков впивались в череп, привязанные к ним нити натягивались, и стальные когти разрывали кости, вылущивали глаза, и уже не было никакой воли снова нажимать на кнопку, если бы не хохочущий Борис, которому было все равно, так как не было в нем ни капли жизни, которая только и есть мука.
— Так что же я?! Что же я?! — кричал Кирилл.
— Ты лишь мой сон, — печально говорил голос из огня. — Я отделен от Ойкумены, но не теряю связи с ней, ведь именно во мне причина всякого движения. Первый из великих, Перводвигатель, я продолжаю быть причиной среди ряда причин. Я — праздный бог. Я — мысль, которая мыслит лишь самое себя в постоянном блаженстве, и Ойкумена движется лишь потому, что испытывает вечное стремление ко мне…
— Я ненавижу тебя! Ненавижу!
— Я позволяю себя любить, но я не знаю, любят ли меня и есть ли в этой любви хоть какой-то смысл. Ты — мой сон, мое орудие, приводной ремень, что оживляет муляж Человечества. И нет покоя в этом сне, лишь агония…
Путь Орла: Европа (Внешние Спутники). Царица пчел
Цветы замерзали. Адская стужа превращала розовые лепестки в хрупкую драгоценность, в прекрасный камень, светящийся изнутри алыми точками пыльцы, готовой вырваться на свободу и уничтожить тех, кто еще был жив. Куски изумрудного льда отслаивались при каждом движении, обнажая шафрановую плоть, которая тут же сжималась от укуса космического холода, по ней пробегали волны золотистого света, из полупрозрачной глубины поднимались скопления черных крапин, проступали на потерявшем защиту участке и распухали дрожащими комками густой слизи. Соцветия выбрасывались хаотично, словно крошечные взрывы буравили колоссальное тело харибды; фонтаны индигового снега взмывали на неимоверную высоту и расплывались в ауре планетоида переливчатыми облаками. Тонкие хлысты стеблей не выдерживали тяжести еще не сформированных бутонов, упрятанных в шоколадные мешочки, и пригибались, ломались, падали на разверстые устьица. Тварь пожирала самою себя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});