Они все ничуть не изменились, что действовало успокаивающе и наводило на мысль, что я тоже не стал выглядеть старше. Мелья была такой же бодрой, с той же копной русых волос, а на ее лоснящейся коже не было и следа морщин. Сердечно улыбающийся Магнус оставался столь же крепким, как нападающий форвард, Йенс оказался с тем же землистым цветом лица и такой же небритый и полумертвый от никотина и алкоголя, каким и всегда был, и даже новая девушка Магнуса, пусть и не обладавшая непосредственностью Анны, во всем остальном, если говорить о модельной красоте и нордической свежести, являлась точной копией своих предшественниц. Кстати, ее тоже звали Анной.
Мгновение спустя я понял, кого не хватает.
— А где Лили? — спросил я.
— В Осло, — ответил Магнус и рассмеялся, — с Мемисом!
— Поверить не могу!
— Помнишь, он любил делать коллажи. Из ракушек, веревок, песка и прочего хлама. Она нашла ему галерею.
— Правда?
— Последний крик моды, — пробормотал Йенс и сардонически усмехнулся, продемонстрировав отсутствие нескольких коренных зубов.
Я рассказал и о своих новостях: Даниэлла тоже открыла свою галерею и сейчас трудилась не покладая рук над подготовкой выставки. Комплекс школы, в которой я преподавал, занимал почти тридцать гектаров и располагался прямо возле города Фессалоники — величественного морского города-порта, где издревле пестовали разные изящные искусства. Как только народ узнал, что я раньше работал в театре, я постепенно начал возвращаться к профессиональной деятельности. Меня попросили поработать режиссером по освещению у балетной труппы, которой предстояло выступить на городском фестивале искусств в октябре. Тем временем наши дети с явным удовольствием ходили в маленькую международную школу, расположенную в уголке того самого комплекса, где я и сам работал, и всего в десяти минутах ходьбы от дома.
В целом, перебравшись туда, мы поступили совершенно правильно. Спору нет, на работу над книгами у меня теперь практически не оставалось времени. У меня была большая учебная нагрузка, а кроме того, я вел театральный кружок, и все же…
На площадь выехало несколько автомобилей, вырулило на дорогу, ведущую вниз, к пляжу, и исчезло из виду.
Я глянул на часы. Почти полночь.
— Мы к Теологосу, — промолвил Магнус.
Я посмотрел на Мелью и быстро отвел глаза, но она заметила мой взгляд.
— Я тоже к нему хожу. Иногда. Слишком много народу.
— Прямо посередине пляжа открылся новый ресторан, — сказал Магнус, — его держит семья из Афин. Там нормально.
— Однако, как правило, мы ходим к Тео, — продолжила Мелья.
— И как он? Все так же?
— Тео? — глянула на меня Мелья.
— Теологос. О-Ладос.
— Многое изменилось, — помолчав, ответила она.
— И что же?
— Сам увидишь, — улыбнулась она.
Я посмотрел на Магнуса и Йенса. Судя по всему, они не имели ни малейшего представления о том, что Мелья имеет в виду.
— У него сыновья такие красавчики… — мечтательно заявила Анна.
Мне потребовалось несколько дней, чтобы набраться храбрости и спуститься на пляж, к таверне. Я говорил, что у меня дела в Скале и Хоре — мне нужно было собрать материал для книги. К вечеру я сильно уставал. Домик Мельи располагался на склоне холма на задворках деревни Верхняя Ливади и выходил окнами на долину. От ее дома до пляжа было двадцать минут, а обратно около получаса, потому что приходилось идти в гору. По вечерам мы сидели на террасе ее дома и разговаривали. Я наслаждался вечерней Ливади — теплым ветерком, приносившим аромат тмина и орегано, и звездами, покрывавшими небо от края до края.
По утрам я просыпался под мягкий перезвон колокольчиков — стада коз бродили по склонам холма за домом в поисках оставшихся с весны побегов. Время от времени раздавалось нестройное карканье ворон или же доносился (к счастью, издалека) крик петуха. Иногда я слышал, как на дороге, бежавшей вдоль пляжа, приглушенно стрекотал мотор мотоцикла. Однако, как правило, царила тишина, тишина безмерная, необъятная, святая, изначальная и беспредельная.
* * *
На третье утро я стоял и ждал, когда Мелья развернет джип своего сына, наслаждаясь раскинувшейся передо мной панорамой Ливади. В отличие от Скалы, с того момента, как я сюда приехал в первый раз, долина практически не изменилась. Она была иссечена все теми же низенькими каменными заборами, тропинками и пересохшими руслами рек. Как и прежде, она оставалась усыпанной маленькими белеными церквушками и домиками, среди которых был и наш Комненус, ее покрывали те же заросли кактусов, а также фиговых, лимонных и оливковых деревьев, зеленеющих на фоне скалистого ландшафта. А за всем этим, когда солнце поднималось над восточным мысом, становились видны темно-синие воды Эгейского моря, которые, как всегда, многообещающе мерцали.
Сначала мы поехали в Скалу — нам надо было заскочить на почту и кое-что купить, — а потом Мелья повезла меня обратно в Ливади, на пляж. Эта дорога, некогда таившая в себе столько опасностей для аэроплано Еврипида, теперь, словно пылью, была покрыта слоем асфальта. Я кинул взгляд в сторону домика на холме. На террасе кто-то стоял, но кто именно, мне разглядеть не удалось. Я спросил о Варваре и Стелиосе. «У них все без изменений!» — крикнула Мелья и крутанула руль, чтобы не врезаться в автобус, двигавшийся на нас со стороны пляжа.
Через несколько секунд наш джип замер на крошечной стоянке перед таверной. Мелья дождалась, пока я выйду, и тут же рванула с места на встречу с друзьями у Тео.
Несколько мгновений я просто стоял, разглядывая таверну. Казалось, она съежилась, сделавшись гораздо меньше, чем раньше, словно в последний раз я был здесь маленьким ребенком. Мелья сказала, что здесь многое изменилось, однако, с моей точки зрения, пока вроде все было как прежде. Даже клеенчатые скатерти, похоже, остались теми же самыми.
Потом я увидел Ламброса и Саваса.
Сперва я их не узнал.
Они очень сильно возмужали. Ламброс, который раньше был меньше и слабее брата, теперь обошел его. Он был крепко сложен, как футболист, золотистые волосы потемнели и стали светло-каштановыми. На щеках, совсем как у матери, по-прежнему горел румянец, а ясные глаза оставались все такого же, как у матери, голубого цвета. Савас с длинными густыми черными ресницами, которые он также унаследовал от матери, словно для того чтобы восполнить недостаточно крепкое по сравнению с братом телосложение, пытался отпустить усы, как у отца, но пока на его верхней губе рос только легкий пушок.