И что характерно, все остальные только и делают, что слушают нас, не прерывая. Но нет, Мехлис вступает.
— А что, Дмитрий Григорич, армия испытывает дефицит топлива?
— Нет, Лев Захарыч. Мы, конечно, стараемся экономить, но убийственного дефицита нет.
Далее товарищ Сталин объясняет всем, как изменится международная обстановка. Короче говоря, заметно изменяется баланс сил в нашу пользу. Понятно почему. То ли США отсиживается в сторонке, ограничиваясь материальной помощью, то ли напрямую вступает в войну.
В кабинете возбуждённый шумок. Судя по лёгким шёпоткам, народ считает, что японская угроза ослабеет. Наверное, да. Любой стране воевать на два фронта тяжело. Но есть но.
Сухопутные силы Японии в Китае, Квантунская армия никуда не денется. С США будут вести боевые действия ВМФ Японии и относительно небольшие десантные соединения. Так что японскую угрозу снимать с повестки дня не стоит. Об этом Сталин и говорит. А затем вдруг разворачивает тему совсем другой стороной. И снова смотрит на меня. Что-то меня его пристальное внимание напрягать начинает.
— Ми думаем, что нам тоже стоит подумать, со своей стороны… — Сталин подходит к карте и показывает трубкой, — об ослаблении нацисткого блока. Товарищи, не пора ли выводить из игры Финляндию? Товарищ Павлов, что вы думаете об этом?
Опять я! Да что ж такое! Встаю, говорю и тут же сажусь.
— Ничего не думаю, товарищ Сталин. Если будет приказ, Финляндия будет разгромлена в самое ближайшее время.
— В какое конкретно время, товарищ Павлов? — в глазах проблёскивает одобрение, но продолжает давить. Только меня на это не купишь. Приём известный, сначала начальство выдавливает из тебя обещание, затем ужесточает требование и загоняет в угол, выжимая из тебя всё до капли. И попробуй нарушить заявленные сроки!
— Не могу сказать, товарищ Сталин. Всё внимание уходит на Германию и её южных соседей. Полагаю, что если предыдущая финская кампания уложилась в три месяца, то на этот раз всё будет гораздо быстрее.
— Ви замнаркома, товарищ Павлов, ви должны владеть обстановкой везде и полностью.
— Я и владею, товарищ Сталин. В настоящее время Финляндия не представляет собой никакой угрозы, поэтому и не обращаю на неё внимания.
— Советую вам обратить на неё внимание, товарищ Павлов.
— Будет исполнено, товарищ Сталин.
Некоторое время непонятно чем недовольный вождь морозит меня взглядом, потом неуловимым жестом позволяет сесть. Это что сейчас было? Ломаю голову уже в сидячем положении.
Всё выясняется уже в десятом часу вечера, когда загруженный и заряженный железной волей верховного многозвёздный народ расходится. Меня вождь притормаживает. Не только меня.
Состав и расположение оставшихся наводит на подозрительные мысли. Слева от Сталина Молотов, справа — Берия. Я на своём месте, поодаль, как обвиняемый перед трибунальской тройкой. И вождь снова сверлит меня взглядом, подняв глаза от какой-то газеты перед ним. Отвечаю вопросом в глазах, перевожу взгляд на остальных, затем повторяю процесс. Жду.
— Скажыте, товарищ Павлов, кто вам позволил бэз разрэшения правительства биседовать с американским послом?
Автоматически на лице моём рисуется недоумение. А, так это он о том корреспондентишке, а с ним был ещё один важный мистер. Всё-таки аукается мне та вольность.
— Ни с какими послами я не беседовал, товарищ Сталин. Столкнулся как-то в буфете Большого театра с двумя американцами. Но посла среди них не было. Был, как его… атташе по культуре вроде. И сотрудник газеты. То ли «Таймс», то ли «Санди таймс», не помню… а что случилось?
Глаза Сталина вспыхивают жёлтым огнём, как у камышового кота. Молотов мягко поясняет:
— Члены правительства и все должностные лица должны согласовывать интервью с Политбюро.
— Так я и согласовал, — пожимаю плечами. Невинный жест и слова вызывают замешательство у всех. Триумвират удивлённо переглядывается.
— С кем вы согласовали, товарищ маршал? — мягко спрашивает Молотов. Интересно, они тоже этой методикой пользуются, как и я? Если всё хорошо, то по имени-отчеству, если нет, то по званию обращаются?
— С вами, Вячеслав Михайлович, — Молотов передо мной не провинился, поэтому мне можно его так величать, хе-хе. — Вернее, с вашим ведомством. Вы же занимаетесь внешними сношениями, вот я и решил, что это ваше дело.
— Что-то я такого не помню, — теперь Молотов пожимает плечами на строгий взгляд вождя.
— Вам должны были передать, Вячеслав Михайлович. В конце разговора с американцами я отправил их в МИД. Как раз для согласования текста интервью. И сам туда позвонил. Кто-то из ваших замов ответил, не помню точно фамилии. Деканозов… есть такой? Вроде он.
Теперь Сталин и Берия глядят на Молотова, тот, по моему впечатлению, еле удерживается от того, чтобы не поёжиться. Хотя Берия смотрит как-то дежурно…
— Деканозов — человек Берии, — вмешивается в мои недоумения Арсеньевич. Ишь, ты! Как причудливы дела твои, господи…
— Я проверю, — заверяет Сталина Молотов.
— Не понял, Вячеслав Михайлович, — вежливо и зеркально мягко обращаюсь к нему. — К вам что, американцы не приходили, что ли?
По растерянному виду догадываюсь, что нет.
— Газета «Нью-Йорк Таймс», — Сталин припечатывает газету ладонью, — опубликовала интервью с советским маршалом Павловым. Заголовок «Маршал Павлов не советует США нападать на Германию».
От неожиданности издаю короткий смешок. На яростный взгляд Сталина развожу руками:
— Ничего подобного я не говорил.
После чего вождь разражается гневным спичем, в котором прилетает и мне и Молотову. В стиле «один позволяет себе лезть, куда не следует», — это про меня. «Второй ушами хлопает», — это про Молотова. Заодно и Берию цепляет, который тоже прохлопал. Уже своими ушами. Он ведь ответственен за всё, что происходит в стране. А уж с маршалами тем более.
Не вижу никакого ущерба для СССР. Ощутимого. По-видимому, изоляционисткая партия в США сделала свой ход против Рузвельта. Вроде есть такая партия.
— Иосиф Виссарионович, — не дёргается при этом обращении, значит, не всё потеряно, — раз уж мы собрались по этому поводу, давайте обсудим, чем это нам может грозить, и какие выводы надо сделать?
— Напримэр, разжаловать тэбя до майора и в штрафбат отправить! — снова сверкает на меня глазами вождь. — Ти жы любиш всех туда отправлять!
Но видно, что уже остывает.
— Куда партия и правительство отправит, туда и пойду, — делаю вид послушный и слегка придурковатый. — А что штрафбат? Мои самые героические части. Немцы их, как огня, боятся.
— Вы поймите, Иосиф Виссарионович, — опять пропускает личное обращение мне на радость, — не мог я им отказать. Как бы я себя показал? Если бы грубо отказал, выглядел бы хамом. Разве можно так с союзниками? Если бы убежал, выглядел бы трусом. Тоже не хорошо. Боевой генерал и даже маршал боится перекинуться парой слов с каким-то газетным писакой? Это ведь урон даже не столько мне, сколько стране. Репутацию СССР создают её люди. А тут знаменитый маршал Павлов будет выглядеть хамом или трусом. Не мог я на такое пойти.
Сталин окончательно успокаивается.
— И что теперь? — блестит на меня стёклами пенсне Берия. — Так и будешь храбро давать интервью всем подряд? Чтобы эти писаки имели возможность врать напропалую?
— А вот тут вы заблуждаетесь, товарищ Берия, — его-то я по имени называть не буду. — Теперь у меня, и не только у меня, у всех должностных лиц всех ведомств есть железная причина отказывать всем иностранным журналистам в интервью в частном порядке.
— Я думаю, товарищ Сталин, надо по партийным каналам немедленно разослать директиву на этот счёт. Ссылаясь на этот случай, определить жёсткий порядок контактов с иностранной прессой. Зацензурировать, ссылаясь на военное положение.
Конкретное предложение окончательно успокаивает вождя. Его надо обдумать, оценить, принять решение, реализовать. Короче, есть чем заняться, всё лучше, чем молнии метать в подчиненных.