Когда оторопь прошла, низвергнутый, аки ангел с небес на землю, он сбросил очки, шлемофон и выбрался на крышу.
В небе ревели моторы и пулеметные очереди, на земле выли люди и грохотали взрывы. А вот на крыше было спокойно. Храм и впрямь стал убежищем от скверны большевистского мира.
Секунд десять он смотрел на бегущую толпу под ногами, прикидывая, как спуститься, чтобы не затоптали, но тут кто-то из пулеметчиков заметил его и влепил очередь прямо по храму. Пули ударили в старую кладку, выбивая облачка кирпичной пыли, но пилота не достали. Прыгая от купола к куполу, Огарёв перебрался на другую сторону крыши. Присев в относительной безопасности, он не без удовольствия поглядел на то, что творилось внизу. Это была уже не демонстрация. Это был исход. В глазах людей не было никакой идеологии. Они бежали, думая только о том, чтобы оказаться подальше от смерти, свалившейся на них с неба.
Содом и Гоморра, подумал он тогда, и все казни египетские…
Дело они сделали. Теперь следовало подумать и о себе. И исчезнуть.
Такой вариант они тоже предусмотрели. Не такой, конечно, счастливый, чтобы сесть прямо на Красной площади, но все же… В цивильной одежде, с профсоюзным билетом почтового служащего и справками он должен был добраться до Рязани, где мог рассчитывать на помощь, но он решил задержаться в Москве на пару дней. Его вела не пустая бравада, а холодный расчет. Найти одного человека в таком городе, как Москва, невозможно, да и когда еще придется побывать в Первопрестольной, к тому же и новости из первых рук тоже не последнее дело. Только одно сейчас огорчало его – по всему выходило, что не убили они красного тирана. Не повезло… Оставалась надежда, что, может быть, ранили? То, что большевики в газетах ничего не написали, ничего и не значило. Когда это они правду в своих газетах печатали? Оставалось надеяться на везение – вдруг все-таки получилось?
Он закрыл глаза и взмолился: «Господи! Помоги! Грех большой желать смерти человеку, только ведь не человек он вовсе, не человек…»
Редкие прохожие, что двигались навстречу или обгоняли, не мешали думать и наслаждаться моментом. Он старался не выделяться, но брови сами поднимались недоуменно, когда взглядом натыкался на вывески с сокращениями и аббревиатурами. Понятных слов было немного, и оттого казалось, что Москву захватили какие-то инородцы.
«А ведь очень похоже, – подумал он. – Люди-то кругом другие… Совсем другие…»
Раньше тут шла бойкая торговля, вокруг дорогих магазинов роилась чистая публика, а теперь – хмурые, голодные лица, взгляды не по сторонам, а под ноги. Никто глаза от земли не поднимает. Только вот военные или комиссары…
Взгляд пробежал и вернулся к двум шедшим навстречу комиссарам. Фуражки, длинная кавалерийская шинель на одном, добротная кожаная куртка на другом. Тот, в куртке, обгоняя кавалериста на полшага, заглядывал ему в лицо.
Он!
– Спасибо, Господи! – пробормотал Огарёв. – Воистину нет меры твоей доброте!
Рука скользнула в карман плаща, а в голове уже шел расчет.
Семь пуль. Трех хватит, ведь в упор стрелять буду. Одну соседу. Хватит и этого. А три оставшихся – резерв. Мало ли что… И направо в переулок. Сбросить плащ и дальше налегке …
Все было просто, все должно было получиться…
Он даже пошел чуть медленнее, чтоб поравняться с кремлёвским горцем около Рыбного переулка…
– Смотри, – прошептал Дёготь. – Сталин с Ворошиловым… И еще кто-то…
– Газету читают…
Они как раз шли вниз, к Красной площади. Сегодня им должны были вручать награды. В этот раз они нашли героев гораздо быстрее, чем обычно. Наверное, оттого, что все произошедшее несколько дней назад на Красной площади затрагивало очень больших людей и никому не нужно было объяснять, что ими седьмого ноября сделано действительно важное дело. И трех дней не прошло, как постановление Советского Правительства о награждении товарищей Дёгтя и Малюкова «за героизм и мужество, проявленные в деле защиты Социалистического Отечества», опубликовали в «Правде» и «Известиях», а еще через два дня героев пригласили в Кремль.
Время до награждения оставалось немного – только-только успеть, – но оба, не сговариваясь, замедлили шаг. Редкие прохожие, казалось, не замечали занятых беседой вождей, шли по своим делам, но человек впереди них тоже замедлил шаг и сунул руку в карман. Насторожившись, Федосей наклонился вперед.
Все произошло в секунду.
Тот, в плаще, выхватил из кармана револьвер, поворачиваясь в сторону Сталина.
– Стоять! – взревел Федосей. Встать на пути пули он не мог, но вот помешать стрелку – вполне. В три прыжка он подскочил поближе и, еще не коснувшись земли, ударил того под локоть, отводя ствол в сторону. «Наган» задрался в небо, и над головой ударил выстрел. Поддев плечом его руку, Малюков навалился на врага, не давая тому направить револьверное дуло в сторону товарища Сталина.
Бах!
Наверху зазвенело, кто-то там визгливо заголосил, посыпались осколки.
Стрелок, кряхтя и ругаясь, пытался повернуться, чтоб выстрелить наверняка, а Федосей оттирал его в сторону. Пару секунд они танцевали на одном месте, меряясь силой и проворством. Шанс у стрелка был, но тот его уже потерял – сзади, невидимый для него, набегал Дёготь с занесенной для удара рукой.
На мгновение Генеральный почувствовал себя помолодевшим лет на двадцать. Не вождем многомиллионной армии коммунистов-большевиков, а юнцом, не боявшимся ходить на эксы и доставать деньги на нужды партии, экспроприируя банки и казначейства.
Он, пригнувшись, отпрыгнул в сторону, рассчитывая, что стрелок повернется за ним и подставит себя. Так и вышло… Жутко скалясь от напряжения, тот все-таки сумел развернуться, но времени на выстрел у него не осталось. Набежавший сзади человек ударом сбил террориста на брусчатку.
Несколько мгновений все суетились.
Федосей, прижимавший врага к брусчатке, услышал, как Ворошилов сказал Сталину.
– Третий…
Тот вопросительно посмотрел на него. Подоспевшие охранники деликатно, чтобы товарищ Сталин не слышал, матерясь, вязали неизвестному руки. Наркомвоенмор стал загибать пальцы.
– В сентябре, помнишь, на море? На демонстрации – два, ну и этот вот. Три.
– Ну и что?
– А то… Прав Тухачевский. Это война, Коба. И хотим мы этого или нет, а она уже идет…
Не дождавшись ответа, Ворошилов спросил:
– Как там с Германией?
Сталин и тут не ответил, повернулся к своим спасителям, протягивая руку.
– Спасибо, товарищи…
Задержав взгляд на Дёгте, он с удивлением спросил:
– Товарищ Дёготь?
– Так точно, товарищ Сталин!
Дёготь козырнул, и словно подсказывая Сталину, что он тут не один, покосился на товарища.
– А-а-а! И товарищ Малюков с вами!
– Здесь, товарищ Сталин.
– Спасибо, товарищи… Первые в космосе и на Земле первые.
СССР. Москва. Кремль
Ноябрь 1930 года
За эти несколько дней площадь привели в порядок, и только Мавзолей стоял, загороженный деревянными щитами. Из-за них доносился негромкий разговор строителей. Дёготь поднял взгляд. Над деревянным обрезом выступало только гордое слово «ЛЕНИН».
– Как только рука поднялась?
Дёготь обернулся. Федосей стоял рядом с проплешиной в брусчатке, смотрел под ноги. Воронки наспех забросали гравием, и они болячками выделялись на поверхности. Кровь уже смыли, но в памяти-то она осталась.
Мимо проплешин, мимо внимательных чекистов на КПП Спасской башни вместе с другими приглашенными они, наконец, добрались до Георгиевского зала.
Приглашенных оказалось не так уж и много – всего десятка два человек. Момент был нетривиальный, и все старались скрыть возбуждение. Кто-то напряженно улыбался, Дёготь с преувеличенным интересом, задрав голову, разглядывал череду огромных люстр, а у окна собралась компания, из которой доносились взрывы приглушенного смеха. Центром её оказался невысокий широкоплечий человек в штатском. Абсолютно лысая голова, перетекавшая в крепкую шею, казалась отлитой из благородной бронзы.
Федосей невольно позавидовал здоровяку. Цвет кожи и громкий голос говорили в первую очередь, что ведет человек жизнь здоровую, не отягощенную нервной умственной работой, на исключительно свежем воздухе. Малюков ткнул локтем товарища, переставшего смотреть на люстры и залюбовавшегося лепниной.
– Вон… Глянь… Смотри, как далеко целит Мировая революция… Уже и негров советскими орденами награждают…
Деготь всмотрелся и улыбнулся.
– Да какой это тебе негр? Наш это, русак. Я эту шею уже почти два года знаю.
Федосей вгляделся.
– Шея как шея…
– Мы с тобой пару лет назад на этой шее сидели, ножки свесив, а он нас из беды на себе вытаскивал.
Малюков припомнил тогдашние неприятности, но место в них бронзовошеему не отыскал. Тогда он попытался угадать и начал рассуждать вслух, поглядывая на товарища.