Он отправил своих помощников спать: Василий безрадостно ушел, а Жужа никуда не отправился, свернулся клубком и сказал всем «спокойной ночи», укрыв нос хвостом. Сам же Садко, переодевшись в сухую одежду, принялся караулить добычу, которая лениво шевелила плавниками в своем загоне.
Всякое бывает — набредет какая-нибудь голодная тварь, слопает деликатес за милую душу и спасибо не скажет.
А что скажет?
«Дурень ты, Родя!» — вот что. — «Веришь князю слэйвинскому? Да лучше бы мне, голодной твари, дал рыбу-то — уж больше бы проку было!»
Но Садко не сидел сиднем над своим уловом, он вытаскивал из земли в палец толщиной червей-выползков, ловил каких-то отсвечивающих гнилостной зеленью жуков, смешивал все это с рыбной мукой и разбрасывал по разным приглянувшимся ему участкам реки. Прикармливал. Также запустил по поверхности несколько крючков на лесах, на которых недовольно шевелились ночные бабочки. Зажег факел и, вооружившись острогой, ждал, кто приплывет на свет. Приплыл налим, величиной с сома, вылетел на берег, пронзенный, и даже не шевельнулся. Садко сразу же изменил стратегию: мертвая рыба была менее полезна. Он взял Васькин сачок и выудил неизвестно как забредшую в эти воды щуку. Тотчас же дернулась леса, после короткой борьбы черный, как головешка, голавль открыл в руках рыбака свой рот и приказал всем долго жить.
Лишь только Рыба Золото-перо где-то спала и не ловилась, падла. Но Садко не отчаивался: едва пробьются через Большой земляной вал первые лучи солнца, и туман упадет на реку — рыба будет, ее не может не быть. Пригонит по навьей туманной дорожке сам Морской Царь, не позволит пропасть музыканту.
Садко наблюдал за своим загоном: пленники замерли, словно уснули. Может, и прочие сородичи, что на воле, сейчас также недвижимы, блуждая где-то в своих рыбьих грезах? Никому не попадалась в черте Новгорода редкая рыба, тем более — две. Про три штуки и разговор не велся. Может быть, никто и не пытался — все на Ильмень ходили, там возможности больше.
Поутру, когда Садко уже не один раз исходил берега Тарьеца до Волхова и обратно, ему все-таки улыбнулась удача. Как раз возле двух церквей: Ильи, да Петра и Павла, что позднее слэйвинами будут называться «на Славне» — он неожиданно подсек на лесу могучую рыбину, позарившуюся на мохнатую, похожую на разросшуюся моль, бабочку.
Туман стелился над рекой, Садко сбирался забросить невод, но увидел, как с достаточно громким плеском его наживка ушла под воду. Едва успел перехватиться за лесу, как сердце радостно забилось: так себя вести могла только одна рыба. Та, которая сейчас ему была нужна до зарезу. «Ай, спасибо, Морской Царь», — подумал он. — «Не бросил в трудное время!» Дальше уже все мысли сбились в кучу, из которой сформировалась только одна: «Не упустить!»
Садко боролся со своей драгоценной добычей, полностью отрешившись от действительности. А она была такова: в столь ранний час народу возле церквей было полно, и он, этот народ, не оставил без внимания спектакль под названием «Рыбацкое счастье». Кто-то признал в рыбаке музыканта Садко, ладожского гостя, кто-то посчитал долгом объяснить окружающим: «Смотри, смотри — тянет!», а кто-то, наиболее продвинутый, присвистнул: «Неужели на спор старается?»
К Садко со стороны Волхова суетливо приблизился какой-то мужичонка, норовя все время оказаться на пути лива. Он тоже был рыбак, удачно наловивший на зорьке окуней, подлещиков и даже парочку огромных, как масленичные блины, линей. Однако все его рыбацкое счастье, казалось, померкло в сравнении с тем, что сейчас тянул этот парень.
Садко едва не упал, почти наступив на этого мужичка, то ли вепса, то ли чудина. Но вываживать свою рыбу не прекратил — у него и в мыслях не было, что кто-то ему будет мешать. А у кого-то такие мысли явно присутствовали.
— Что, паря, рыбу поймал? — очень остроумно спросил мужичок.
Нет, блин, просто так по берегу с лесой бегаю, зарядка, утренняя гимнастика. Садко не удосужился на ответ. Рыба слегка подустала, поэтому можно было потихоньку подводить ее к берегу.
— А уловом разве не надо делиться? — мужичонка никак не мог угомониться. — Рыбацкое товарищество и все такое?
Лив снова не ответил, заставив, наконец, свою добычу хватануть воздуха ртом. Он увидел свой улов и внутренне возликовал: поистине царская рыба. Мужичок тоже увидел, кого тащит парень, а увидев — полностью потерял самообладание. Больше не в силах сдерживаться, он ухватился за руку Садка. Будь, что будет, лишь бы такая рыбина этому выскочке не досталась!
Музыкант не дрогнул, он не имел на это право. Он подтаскивал свой трофей к берегу, а на локте, вцепившись мертвой хваткой, висел коллега-рыбак. И никак подлеца не стряхнуть. Висит, даже ноги поджал под себя, и тоненьким голосом причитает:
— Караул! Грабють!
Хорошо, что добыча не понимает человеческого языка, не то возмутилась бы. А так — оказалась все-таки на берегу, немая, как рыба.
— Какие нервные лица — быть беде. Я помню: было небо, я не помню — где. Мы встретимся снова, мы скажем «привет». В этом есть что-то не то. Но рок-н-ролл мертв, а я еще нет, [101]
— пропел Садко и поднял рыбину над головой, отступая одновременно вглубь берега. Радужные бока ее заблестели под лучами восходящего солнца. Народ у церквей дружно вздохнул в восхищении.
Музыкант скорым шагом отправился к дому Буслаевых, все также высоко держа руки с добычей. Идти было отчего-то затруднительно. Это мужичонка никак не мог отстать.
Садко встряхнулся, как собака, и «товарищ» отлетел в сторону, но корысти своей не оставил. С безумными глазами и непонятным протяжным кличем «ииии» он снова прыгнул на лива. Однако клич совсем скоро оборвался: «ить» — и смолк. Мужичонка завалился на землю, держась обеими руками за причинное место. Садко угодил ногой, особо не целясь и без церемоний. Некогда, пора в Детинец на тот берег Волхова переправляться.
Поднятый по тревоге Василий обрадовался возможности помочь, тем более что предстояла встреча с самим слэйвинским князем, который, говорят, умеет в черта превращаться, потому что сам и есть черт. Они вдвоем погрузили на небольшую тачку бочонок, заполнили его водой и уже в нее запустили трех рыбин, к счастью, не сгинувших в пасти «голодной твари» из ночи.
Садко потащил тачку, а Василий с Жужей побежали рядом, нарезая вокруг нее круги, не в силах скрывать радостного возбуждения. Маленькому Буслаеву уступали дорогу взрослые прохожие, а псу — прочие собаки стеснялись взглянуть в глаза, предпочитая медленно отступить куда-нибудь в тень или под сарай. Казалось, весь город знал и радовался успеху Садка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});