Читать интересную книгу Суд - Василий Ардаматский

— А какой голубоглазый красавчик пытался у нас работать? Он еще ездил на синеньком «жигуленочке»? А?

— Семеняк! — в один голос выкрикнули Куржиямский и Зарапин.

— Смотри, кой-какая память еще есть, только надо ее раскачивать, как дизель на морозе… — Любовцев снова оглядел всех по очереди, улыбнулся: — Я сам только минуту назад допер. И то, что этот самый Семеняк, не сомневаюсь, он же мне сам говорил, что идет в автомобильное министерство. Недалеко от нас ушел, всего за два квартала. Если я скажу вам, что я тогда еще разгадал жульническую душу Семеняка, вы, конечно, будете смеяться, но вы же не знали, как он перекрасил своего «жигуленка» на третьей автобазе, расплатившись одним ласковым взором своих голубых глаз. А мне потом с этой автобазы звонили… Помните, у него вот такие большие голубые глаза? Да… Жулье толпится на узкой дорожке, — сверкнув веселыми глазами, Любовцев встал: — Идите работайте! Мух не ловите!

Куржиямский с Зарапиным пришли в свой кабинет. Постояли друг перед другом. Куржиямский сказал:

— Все-таки наш Любовцев голова. Что скажешь?

— Подполковника зря не дали бы, — согласился Зарапин.

К вечеру на столе у Любовцева лежали адреса Гонтаря и Сандалова и краткие справки о них, из которых важным было только то, что оба они были холостяками и что последнее время в Москве не проживают, находятся в длительных командировках и приезжают домой только на день, на два… Тут же лежало уголовное дело Жоры Томака, добытое Куржиямским из архива суда, а в него он вложил письмо ему из лагеря главного обвиняемого по этому же делу — Ивана Нестеренко.

Когда Куржиямский и Зарапин вечером попозже зашли в кабинет подполковника, он встретил их вполне дружелюбно.

— Вижу, что поработали, — сказал он и сразу спросил уже с ехидством: — Но почему не вижу справки, судился ли Сандалов?

— Дело Жоры Томака я сам вел и потому знал, где его искать, — ответил Куржиямский. — По Сандалову сделан запрос, обещали дать ответ завтра или послезавтра.

— Старайтесь обходиться без «или», — пробурчал Любовцев. — Лучше сказать: обещали послезавтра. Но вот что: я обзвонил всех своих коллег по столице, и начальник ОБХСС Ленинградского района уверяет меня, что Сандалов проходил у него по делу какого-то жилищного кооператива, который весь состоял из одних взяточников, а взятки брал Сандалов. Так найти вам будет легче, товарищ капитан.

— Я бы не откладывая пригласил Семеняка на первый разговор, — предложил Зарапин.

— Нет, — резко мотнул головой Любовцев. — Сначала надо найти в делах министерства копию той бумаги за подписью замминистра, которую он готовил. Тогда можно будет поставить перед ним вопрос напрямую — что это такое — и объяснить ему соответствующую статью Уголовного кодекса.

Глава двадцать девятая

Семеняк по-прежнему оставлял свои «Жигули» на улице Жданова напротив Архитектурного института и оттуда шел на работу. Тротуары заполняла толпа спешащих — служилый люд, как всегда, еле-еле поспевал к месту своей работы. Поток нес с собой и Семеняка, и это его раздражало, он как бы лишался в эти минуты самостоятельности, своего «я». На Кузнецком мосту он, чтобы вырваться из толпы, шагнул к двери «Гастронома» и стал там — был яркий зимний день, синий в тени снежный вал у тротуара казался берегом, вдоль которого текла черная людская река, и теперь она не тащила его. И вдруг напротив, возле входа в бюро пропусков КГБ, он увидел председателя колхоза Степового. Он даже дыхание остановил — чего это он тут? И поскорей нырнул в людской поток, теперь он в нем спасался…

Семеняк, конечно, не забывал Степового, и всякий раз память воскрешала его злые презрительные глаза, когда он, сунув им деньги, уходил и швырнул им: «Шустрые ребятки, далеко пойдете…» Еще чаще он стал его вспоминать, когда сообразил, что его непосредственный начальник Горяев занимается тем же промыслом, каким ему довелось однажды заняться вместе с Гонтарем и Сандаловым. И он уже задумывался, как ему поступить — то ли выдвинуться на костях разоблаченного шефа, то ли самому подключиться к его денежному делу?

Но сейчас ему стало страшно — и за давнее свое, и за более позднее, к чему он даже не имел прямого отношения. И он решил не медля, насколько возможно, обезопасить себя.

После работы он заперся в своем кабинете и по памяти, по заметкам на календаре восстановил все случаи, когда он или сам послушно, по указанию Горяева, готовил незаконные бумаги, или просто обнаруживал их, изготовленные другими, но молчал. Все это он выписал на двух страничках в своем блокноте. И все время держал в уме, что может всплыть и его проделка со Степовым. Наверняка всплывет! Может, Степовой специально для этого в Москве? У него спросят — кто его сообщники? А он-то о них толком ничего не знает. Сандалова он вообще в глаза не видел. С Гонтарем встречался не раз, а что он о нем знает? Всего ничего… — Последний раз он виделся с ним в начале зимы. Тот пригласил его в «Арагви» и за вкусным обедом рассказал, что работает теперь в Донбассе. Засмеялся своим лягушиным ртом: «Не боись, я там не уголь рубаю, на природе пасусь, дышу полной грудью степным воздухом…» А под конец обеда вдруг попросил достать ему министерских бланков, пообещав заплатить по десятке за штуку.

— Сидеть вместе с тобой в тюрьме мне не улыбается, — категорически отказался Семеняк.

На том они и разошлись в разные стороны.

«А может, это как раз и хорошо, что я их толком не знаю?» — подумал Семеняк. Так или иначе, от принятого решения он не откажется.

На другой день в час обеденного перерыва Семеняк отправился в Прокуратуру РСФСР, которая была, кстати, поблизости…

Капитан Куржиямский вместе с Зарапиным в этот час обедали в столовой, находившейся напротив их райотдела. Здесь питались многие их сослуживцы. Столовой заведовал пожилой дядька, инвалид войны — у него не было одной руки. Он сам шутил, что начальство, зная, какое опасное соседство у столовой, специально подобрало сюда его с одной рукой, чтобы поменьше все-таки хапал. Столовую эту любили не только служилый народ из учреждений поблизости, но и окрестные жители. Почему-то здесь никогда не бывало толкотни, не забредали сюда пьяницы со своей подстольной водкой, было чисто и по-домашнему уютно, а главное — кормили вкусно и сытно при весьма скромной цене. Однажды Куржиямский спросил у заведующего, как ему удается все это, и тот вполне серьезно ответил:

— Для этого я всегда только честно выполняю свои обязанности и не позволяю шалостей другим.

Ответ этот Куржиямский вовсе не принял как шутку, знал — это была чистая правда.

Сегодня Куржиямский и Зарапин обедали несколько раньше, чем обычно, в столовой было пустовато, и заведующий подсел за их столик:

— Как рассольник?

— Очень вкусно… Аромат какой-то особый.

Заведующий рассмеялся:

— Этот аромат мог стоить мне неприятностей, если бы я, попросив повара купить на рынке разной зелени, не дал ему на это свои два рубля. А за счет столовой такую покупку сделать нельзя, и, по-моему, это безобразие. Почему так? Где воруют тысячами, мы часто хлопаем ушами, поскольку все бумажки на месте и красиво подшиты, а где нужна копейка, чтобы людям сделать приятное, становимся на дыбы — нет, и никаких гвоздей.

Куржиямский и Зарапин промолчали — заведующий был прав, но ругать вместе с ним установленный порядок им не хотелось, они только, уходя, крепко пожали его единственную руку. И как раз в этот момент откуда-то из глубины столовой послышался женский голос:

— Товарища Куржиямского просят к телефону.

Звонил Любовцев, и голос его добра не сулил:

— Приятного аппетита. Семеняк сейчас находится в Прокуратуре Российской Федерации. Немедленно — туда. Он ждет приема на втором этаже, комната двадцать девять. Проскуряков. Все. И это вы должны были мне докладывать, а не наоборот… — Трубка положена, Куржиямскому показалось, что положена с грохотом.

Спустя пятнадцать минут Куржиямский на втором этаже Прокуратуры РСФСР прошел мимо сидящего в коридоре Семеняка.

В двадцать девятой комнате его ждал младший советник юстиции Проскуряков — худенький, моложавый, совсем юноша.

— Я боялся, что он удерет, — сказал Проскуряков. — Два раза дверь открывал, у меня, говорит, на работе перерыв кончился. Здесь его примете или добыть вам комнату?

— Давайте здесь, а потом по ходу дела будет видно.

Семеняк старался держаться спокойно и с достоинством, прежде всего выяснил, дадут ли ему справку, что он задержался в прокуратуре. Куржиямский разрешил ему сослаться, если потребуется, на него и дал свой номер телефона.

И только сейчас Семеняк припомнил Куржиямского — лицо его мгновенно залила краснота, и он сделал такое движение, будто собрался уйти, но пересилил себя и сказал тихо: