историями. Очень много примеров людей, прошедших войну, которые или преодолели ПТСР, или у них вовсе не было ПТСР.
К вопросу о том, что ты не специалист. Известная психиатр Джудит Герман в своей книге «Травма и исцеление» говорит, что ни месть, ни прощение не освобождают от травмы. Надо сказать, что она заявляет, что пишет книгу с феминистических позиций, а это ставит её в сомнительное положение, потому что как учёный она встаёт на почву идеологии и уже в угоду этой идеологии интерпретирует те или иные факты. Хотя в книге она упоминает о вере и религии, но складывается впечатление, что она, если не с презрением, то нейтрально относится к вере. Она говорит о религии, когда ведёт речь о верующих людях.
Для неё прощение — вариант компенсации. Если человек был травмирован, был объектом насилия со стороны кого-то, то этот человек в акте прощения пытается вывести себя из позиции жертвы в позицию субъектности: он решает простить и в этом проявляет свою свободную власть. В этом Джудит Герман видит компенсацию.
Но мы видим, что реальная жизнь показывает: прощение освобождает человека от чувства вины. Конечно, здесь идёт речь о военнослужащем, который вынужден остановить зло. Упомянём ещё раз книгу «Путь Архистратига» священника Димитрия Василенкова, у которого было около сорока командировок в горячие точки, в том числе на Северный Кавказ. Эта книга написана в соавторстве с протодиаконом Владимиром Василиком. Отец Димитрий говорит: чтобы сохранить своё психическое здоровье, воин должен даже молиться за тех, чья жизнь пресеклась вследствие использования им оружия. У истории нет сослагательного наклонения — мы не можем сказать, что было бы, если бы… Но когда воин совершает убийство (даже в ситуации необходимости), если он не уходит в конструктив, то уходит в регрессию. Человек пытается преодолеть переживание, рождающееся после совершения убийства, тем, что становится более циничным, тем, что снижается порог его восприятия. В книге «Путь Архистратига» говорится, что воин-христианин может преодолеть стресс: да, нужно браться за оружие и убивать, но можно воевать без личной ненависти. Если сложилось так, что твоё оружие пресекло чью-то жизнь, ты можешь молиться за этого человека. Может быть, он действительно был обманут или впал в заблуждение.
Один военнослужащий рассказывал про женщинуснайпера из Архангельска. Когда она ходила в храм, то ставила много свечей. Люди думали: неужели у неё столько близких погибло в годы войны? Оказывается, это не её близкие погибли — это стольких немцев она застрелила. Можно предположить, что у неё не было ПТСР, потому что она сохранила в себе человеческое, не скатилась в зверство. Скажем ещё раз: если так сложилось, что нужно остановить зло, значит, это необходимо сделать, но ты не должен при этом становиться зверем.
Можно рассказывать подобные примеры. Образование, изучение нейробиологии, дефектологии, твои занятия с детьми — всё это даёт понимание физиологии.
Теория доминанты Ухтомского помогает объяснить идею возникновения ПТСР и идею его преодоления[207].
Недавно я общался с офицером элитного подразделения ГРУ. После Чечни их реабилитацией серьёзно занимались. Логика здесь понятна: человека готовили много лет, вложили в него уйму денег (школа ВДВ, спец. курсы), и, если он станет инвалидом, деньги пропали. Значит, надо как-то таких людей вытаскивать. Но эти люди — срочники, контрактники — оказались в жёстком положении. Даже было негласное правило — не брать их на работу. А ведь они служили Родине. Но из-за того, что у них «ехала крыша», они приходили в неадекватное состояние.
На эту тему сложно найти дельную литературу; часто чередуются правильные мысли с чем-то не очень понятным. Один священнослужитель организовал онлайн-встречу, на которую пригласил специалиста, оказывавшего психологическую помощь воинам во время масштабных боевых действий на Северном Кавказе. Нельзя сказать, что его выступление произвело сильное впечатление. Было такое ощущение, что всё строится на дебрифинге, который сейчас пропагандируют: нужно распаковать свою травму, рассказать, от чего тебе было больно, — и всё. Но если просто вскрыть гнойник, воспалённые ткани не вылечатся. Может быть, человек не покончит с собой прямо сейчас. А что случится через пять лет? Это некая беспомощность: дебрифинг не предполагает выстраивание картины мира.
Патологическая доминанта может быть перестроена, если есть более сильная доминанта, очаг возбуждения, например, любовь. Если у человека после травмы восстанавливаются социальные контакты, если его увлекает какое-то дело, появляется культурный пласт, то он может разорвать связи с системой условных рефлексов, с ПТСР. Если развита вторая сигнальная система на основе веры, культуры, молитвы, то человек может сопротивляться.
Сейчас человека делают пожизненно зависимым от специалиста. А вот, например, отец Сергий (Сребрянский), участник русско-японской войны, в своих воспоминаниях не описывал ничего близкого к ПТСР. Причём он не ставил задачу, проведя два года на войне, написать бодрые идеологические опусы, он просто писал свой дневник. Он писал, что солдаты вечером молились, все причащались. Все они были весёлые, и, хотя на той войне были невероятные трудности, между ними было чувство товарищества. Даже когда люди умирали, это не воспринималось как трагедия. Если отцу Сергию удавалось причастить смертельно раненного человека, тот, причащаясь, говорил, что рад умирать, выполнив свой долг.
Вследствие того, что у людей того времени была некая надстройка, которую мы воспринимаем как культуру, веру и прочее, они смогли переосмыслить травматический сигнал, увидеть в нём нечто такое, что делало его менее значимым по сравнению с тем бо́льшим, что у них есть. Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим. 8, 18).
У современного поколения нет этой надстройки, нет морального багажа, который помог бы травматический сигнал переосмыслить. Люди, выросшие на интернете, сидевшие в кафе, вдруг заброшены в адское пекло и — абсолютно к этому не готовы.
Один военнослужащий рассказывал, что он даже не умеет стрелять: оказывается, что они стреляли из пистолета раз в месяц. Они должны были изучать рукопашный бой, и если называть вещи своими именами, то можно сказать, должны были стать профессиональными убийцами. Но у многих людей в армии было всё по-другому: красили, мыли, драили, кто-то их ещё при этом избивал… И невозможно было ничего сказать, позиция начальства была такова: если у тебя в части беспорядки, значит, ты плохой командир, не сумел справиться. Сейчас эти люди