Когда девочка проснулась, было уже темно, и все ее опасения вернулись. Неужели мать послала ящик по неверному адресу, и теперь Флёр осталась одна взаперти, возможно, в полном одиночестве, и никто не наставит ее на верный путь. Она всецело предалась греху уныния, хорошенько проплакалась, потом встряхнулась и попыталась оценить ситуацию.
У нее оставались две почти полные банки воды и достаточно много не слишком свежих крекеров. Сыр только чуть-чуть подернулся плесенью с одного края. Она может оставаться здесь, пока не кончится еда… Подобная мысль оказалась невыносимой. Флёр поела в последний раз. Затем, осторожно двигаясь почти в полной темноте, она разделась, тщательно вымылась из банки с водой с запахом чабреца и растерлась до красноты, счистив с себя и пот, и слезы, и сыр. Она срезала банку с веревок и опрокинула ее, чтобы вылить все до капельки, еще раз ополоснула голову и последней влагой умыла лицо.
Она вытерлась лоскутом кисеи и надела белое струящееся платье, которое сшила сама и в котором надеялась предстать перед бабушкой и дедушкой. Это была ее единственная чистая одежда. Она причесала и завязала лентой волосы, запаковала зеркальце и гребешок в грубоватую сумочку, куда поместила также последние спички, адрес из маминого письма и банкноты, свернутые в небольшой рулончик. Когда она была готова выходить, вдоволь напилась воды из другой банки — со вкусом мяты. Затем, прорезав плотный холст, с грузом на плече и перочинным ножиком в руке Флёр вылезла из ящика.
Она успела сделать всего три шага, когда упругая поверхность выскользнула из-под ног, и девочка с криком полетела по масляному бумажному склону. По счастью, она крепко вцепилась в ножик и не отпускала его, и как только внизу показался твердый пол хранилища, вонзила его в ближайшую упаковку, сумев затормозить падение. Сумка пролетела мимо и со звоном стукнулась об пол. Очень осторожно Флёр подыскала подходящие опоры для ног и рук, сложила нож и спустилась вниз с минимальными потерями: несколько ушибов и разорванная накидка. Она подняла сумочку, перекинула свой скудный скарб через плечо и обследовала окружающий мир.
Мир оказался комнатой много большей, чем весь коттедж ее матери, все стены здесь были расчерчены полками, а на полу громоздились ящики. Деревянная келейка Флёр помещалась на самой верхушке одной из этих пирамид около двери. Девочка тут же направилась прямо к выходу, но не смогла покинуть помещение. В щелку под дверью ей удалось свободно просунуть только руку. Она стучала в дверь в течение нескольких минут и представляла, как умрет от голода прямо здесь, а ее косточки будут похожи на скелетик мыши.
И словно в ответ на ее мысли, а может, на ее стук в дверь, раздался топоток когтистых лап и змеиный шорох волочащегося по дощатому полу хвоста. Не мышь. Крыса. Существо в длину было таким же, как сама Флёр в высоту, и тучным благодаря щедрым трофеям — многочисленным коробкам недоставленной почты. Замешкавшись и неловко нащупывая на поясе ножик, Флёр отступала назад, поскольку заметила, что на полу прямо под ногами животного лежит прямоугольник лунного света.
Да, прямоугольник: значит, на складе есть окно! Флёр побежала в ту сторону, чудовище не отставало. Около стены с полками она повернулась и махнула ножом в сторону крысы, прочертив засочившуюся красным линию на уже приоткрытой зубастой морде. Крыса отскочила, и Флёр прыгнула, зацепившись за полку, подтянулась и уже не оглядывалась.
Она не знала, умеют ли крысы взбираться и насколько хорошо, поэтому продолжала карабкаться все выше и выше, обдирая коленки о винные ящики и продвигая сумку вперед по едва отесанным деревянным полкам. Флёр привыкла к спокойной жизни, никогда не бегала наперегонки, не участвовала в подвижных играх, только видела их из окна, однако освоила и преуспела в одной физкультурной дисциплине — альпинизме по мебели. Сейчас она использовала весь свой опыт и всю накопленную силу, и этого оказалось достаточно. Она добралась до финишной черты подоконника, толкнула единственную раму, и та со скрипом сдвинулась на ржавеющих петлях. Девочка ступила на ветки грушевого дерева с еще не опавшими желтыми листьями, оставив на стекле кровавые отпечатки двух маленьких ладошек.
Флёр спустилась на землю и вдохнула вечерний воздух: потрясающе свежий, богатый запахами почвы и прелой листвы. Она вышла на середину нового дорожного полотна; яркая полная луна равнодушно оставила девочку бесцветной и словно вырезанной барельефом на теле мира. Ветер хлестал по ногам тонкими полами платья, и Флёр осознала, насколько одинока, открыта всем ветрам судьбы и… как же она замерзла! Одежды потеплее у нее не было, да и вообще больше никакой одежды. Она тоскливо вспомнила о подбитых кроличьим мехом перчатках, оставленных на растерзание крысам и времени, но тут уж ничем не поможешь. Флёр опустила голову и побежала к смутным очертаниям строений.
Девочка никогда не видела городок с высоты своего роста; по правде говоря, она не видела ни одного города, кроме своего собственного, поэтому ей было очень трудно сориентироваться. В месте, похожем, по ее мнению, на городскую площадь, она нашла большую каменную плиту, окруженную свежепосаженными растениями, и с этого выгодного места сумела разглядеть церковь.
«Не препятствуйте детям приходить ко мне, — подумала Флёр, потирая холодными ладошками покрытые гусиной кожей плечи. — А ребенка меньше меня и быть не может». Она тяжело спрыгнула на асфальт, чтобы отважиться на новое рискованное путешествие — по направлению к церкви.
Ноги Флёр болели от непривычной нагрузки, холод обжигал кожу, и как же далеко до огромной церковной двери, а сдвинуть ее совершенно невозможно. Девочка барабанила по деревянной панели, пока занемевшие руки не заболели. Почему-то ей представилось, что вот сейчас появится ее духовный отец и впустит в теплый дом Божий.
Но никто не вышел. Флёр легла на землю, чтобы заглянуть под дверь, и не увидела ни единого огонька — ни лампочки, ни свечки. Она почувствовала запах краски, а когда поднялась, то обнаружила, что вся перепачкалась в строительной пыли.
Флёр села на широкую ступеньку и обратилась к небесам:
— Господи, что мне делать? Господи, я в руках Твоих, как и всегда пребывала…
Она вспомнила ладони своей матери — теплые, исколотые иголками, которые охватывали ее теплым объятием, таким нежным и таким надежным, и бережно качали, баюкая, поддерживали с самого раннего детства и всегда… Голос девочки задрожал и затих.
* * *
Возможно, Флёр осталась бы здесь до утра, коротая промозглую октябрьскую ночь на крыльце церкви, если бы не почувствовала чей-то пристальный взгляд. Она открыла глаза и увидела кошачью морду среди листьев куста бирючины, отражавшего лунный свет позади нее. Девочка могла бы пожаловаться, что слишком устала даже просто стоять, но не успела подумать об этом, так как оказалась на ногах и уже бежала, тяжело прыгая по ступенькам церкви. Она не слышала кошку за собственным топотом и стуком бешено бьющегося сердца.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});