Он направился домой, по пути размышляя, почему любовь, — это стократ воспетое и столь превозносимое чувство — пробуждает в людях столь мерзкие инстинкты и столь низкие намерения? Этот подлец готов хладнокровно испортить в глазах возлюбленной реноме того, кого считает соперником, и нисколько не задумываясь, согласен облить помоями дружбу, не остановился бы ни перед чём, чтобы добиться той, кому и смотреть-то на него противно! Дерьмо. Но и Райс хорош, ничего не скажешь. Кто за язык-то тянул? Чего болтать? Бабский язык, что твоё помело…
Кейтону снова мучительно захотелось поскорее уехать.
Обдумав дома сложившуюся ситуацию, помрачнел. Камэрону не резон рассказывать всему свету, что его дружок Райс по чужому заказу совратил девицу. Сам Райс ему такого не простит. Пожалуй, он может разболтать это только мисс Сомервилл, как и грозился. Ни для кого больше это интереса не представляет. Это он переживёт, тем более, что в среду, даст Бог, покинет Бат. Мисс Эбигейл эта сплетня расстроит… Кейтон усмехнулся. Ничего. Мисс Сомервилл — добрая девочка и жалела даже ненавидевшую её Джоан Вейзи, что ж, пожалеет и его…
В понедельник Кейтон решил никуда не ходить, но тут, к своей досаде, вспомнил о конспектах, что взял у Альберта. Тот просил вернуть их до отъезда. Чёрт возьми, придётся тащиться к Реннам. Он торопливо оделся, схватил трость и тетради, и пешком двинулся к Палтни-Бридж, твёрдо решив только отдать конспекты и попрощаться.
Едва о нём доложили, ему навстречу вышел Ренн. Кейтон заметил его мрачность. Тот, взяв конспекты, и видя, что Энселм не хочет оставаться, попросил разрешения переговорить с ним. Кейтон пожал плечами. Они поднялись на несколько лестничных пролётов и оказались в небольшой гостиной. Ренн закрыл дверь, опустился в кресло и некоторое время сидел в молчании. Кейтон не торопил его.
— Не знаю, как начать… Я ловлю себя на том, что не верю… Ты писал тогда, что в себе самом можно за день семикратно вычленить черты аристократа духа и столько же раз узреть плебея. Но разве ты плебей, Кейтон?
— Что?
— Камэрон солгал нам? Он говорит, что ты… заплатил Райсу за его мерзость. Ведь он лжёт?
Кейтон поморщился. Все-таки протрепался, подлец. В глазах у него потемнело. Он и сам не понимал, что для него противнее: болтовня Камэрона, необходимость что-то объяснять Ренну, этот заискивающий и какой-то больной взгляд этого слабака Альберта, или что-то ещё, пока непонимаемое, непроступавшее, но подспудно томящее и угнетающее. Он медленно обронил:
— Нечто подобное имело место, но я… — он поморщился, — я не знал, что он вытворит. Это правда.
— Ты, что, не знал, кто он? Что иное он мог вытворить?
Кейтон раздраженно махнул рукой.
— Я не знаю, не задумывался, но об этом, говорю тебе, речь не шла.
— И ты… ты просил его… свести счёты… с несчастной девчонкой, сиротой и дурочкой, которая что-то о тебе наболтала?
Кейтон почувствовал, что в душе закипает злость.
— Ренн, ты утомляешь меня. Если тебе больше нечего сказать…
Альберт судорожно вздохнул, Кейтону вдруг показалось, что в глазах Ренна блеснули слезы, но после второго вздоха, тот, видимо, справился с собой.
Надо сказать, что услышав впервые на вечере у леди Блэквуд наделавшее столько шума известие, Альберт Ренн только поморщился. В его понимании эта девица лучшего и не заслуживала, своей глупостью, невежеством, суетной погоней за успехом она вызывала лишь его презрение и молчаливую неприязнь. Её бестактный отзыв о Кейтоне возмутил его, он запретил сестре приглашать её — и вскоре просто забыл о её существовании, поглощённый возможностью побыть в обществе мисс Энн Тиралл. Ни о чём дальнейшем он не имел понятия — не по безразличию к окружающим, но по слепоте влюбленного.
Именно поэтому последний визит Джастина Камэрона и его рассказ были для него подобны разверзшейся под ногами земле. Мистеру Камэрону сам Райс рассказал, что именно Кейтон просил его совратить мисс Вейзи, и отвалил за это — ни много, ни мало — двести пятьдесят фунтов. Ренн был потрясен. Как же можно?
Ренн задумался. Кейтон… Этот странный человек с резкими чертами, с глазами дерзкими и сумрачными, нравился ему, при этом Альберт не мог бы обозначить причины этого предпочтения. Это была иррациональная склонность рационалиста к чему-то бесконечно загадочному и непредсказуемому, запутанному и неясному, чего Ренн никогда не находил в себе самом. Было и нечто, что Альберт всегда чувствовал — этот человек ломал, сгибал его, заставлял расширять границы некоторых суждений, учил думать, выявлять противоречия и углублял понимание многого. Но это было все же понимаемым, рассудочным. Его же влекло к Кейтону не только интеллектуально. Он ощущал, что в его отношении к Энселму есть и что-то ещё — едва ли не постыдное. Это была не плотская склонность, но скорее чувство почти братской, любовной нежности, от которого он всегда слабел и смягчался. Он не мог нагрубить ему, обидеть, всегда боялся задеть его самолюбие и мечтал о подлинной дружбе с ним. Её не было, Кейтон избегал откровенности, весьма мало доверял ему, совсем не ценил. Это причиняло боль. Иногда он пытался сделать отношения более доверительными, но Кейтон ускользал, словно тень. Однако, в порядочности Энселма Ренн был почему-то уверен. Ни сведения о близости с Рейсом и Камэроном, ни некоторые скользкие суждения самого Кейтона ничего не меняли в уверенности Ренна, что человек такого ума не может быть подлецом. Низкая душа предполагает самые низкие побуждения у самых благородных поступков, честный же человек не склонен подозревать других в бесчестности. Ренн был честен.
Тем больнее было прозрение. Теперь действовали другие законы. Чем человек умнее, тем более он становится ненавистным, когда утрачивает честь. Сейчас Ренн с горечью убедился в истине слов Камэрона. Кейтон даже не утруждал себя отрицанием.
— Друзьями мы не были. Я когда-то сожалел об этом, но теперь это к лучшему. Меньше терять. Мистер Кейтон, в результате нашей короткой беседы, я вынужден сделать печальный для себя вывод о том, вы подлинно являетесь плебеем духа. Второй мой вывод ещё печальней. Вы — законченный мерзавец. И потому я прошу вас не считать меня более в числе ваших знакомых.
Резкость сказанного странно не гармонировала с поблёкшими глазами и убитым лицом Ренна. Кейтон молча наблюдал, как Альберт, согнув плечи, тяжело поднялся и, чуть пошатываясь, вышел из гостиной. Энселм тяжело вздохнул, глядя ему вслед. Ох, уж эти так называемые «истинные джентльмены» с их галантными расшаркиваниями и благородными благоглупостями… «Не считать меня более в числе ваших знакомых…» Идиот. Будь его, Кейтона, воля, Ренн бы никогда и не попал бы в число его знакомых!