Огарька, чужеземца, за то, что спрашивает такое.
Лесные дороги всегда полнятся звуками, мягкими, робкими, шуршащими, вместе они плетутся в ноздреватую дырчатую шаль, и с непривычки не всякий различит, какой из звуков – родной, лесной, а какой – пришлый, навязанный. Мой искушённый и чуткий слух давно уловил, что в привычную дорожную песнь вмешался новый голос. За нами кто-то скакал, почти нагонял моего резвого монфа, значит, то был не обоз и не крестьянская кобыла, а настоящий скакун. Пустельга? Ещё кто из соколов? Я чуть осадил Рудо, чтобы бежал помедленнее, позволяя преследователю нагнать нас. За спиной привычной тяжестью висел лук с полным колчаном стрел, на поясе – кинжал, ножи и звёзды тоже все были при мне, и я нисколько не заботился о том, что преследователь может желать нам зла: не единожды раскидывал безликих тварей, а лихих людей и подавно. Скорбь моя успела вырасти в тихую, но крепкую злобу, и, встреться мне враг, я бы расправился с ним играючи, не помешала бы даже слабость, ещё остававшаяся от болезни.
Я развернул Рудо, пёс встал посреди дороги и навострил уши, тоже почуял. Огарёк завозился позади меня, выглядывая из-за спины.
Ожидал я разного, но только не того, что увидел. Красивая породистая кобыла редкой серебристо-лиловой масти несла на себе молодую женщину, облачённую в вызывающе дорогое платье, вышитое золотом и жемчугами. И кобылу, и всадницу я хорошо знал, но вот уж не думал, что когда-нибудь встретимся среди дороги, да ещё и где: в северных болотистых предместьях Горвеня…
– Игнеда? – спросил я, хмурясь. И сам знал ответ: кто, как не она? – Что ты здесь делаешь? Страстогор отправил?
По лицу княжьей жены понял: нет, не посылал, не знает даже, где она, а сама Игнеда боится до смерти, что муж её отыщет. Белое лицо её оставалось невозмутимым, как всегда, высокомерным, отстранённым, но глаза сыпали искрами страха, а щёки пылали румянцем. Я никогда не видел Игнеду такой растревоженной. И такой красивой.
– Кречет, – промолвила она с облегчением. – Помоги мне, прошу.
С каждым мигом происходящее нравилось мне всё меньше, но не мог же я развернуться и броситься лесами да болотами, от княжьей жены скрываясь? Хотя бы выслушать, хотя бы позволить высказать, что в глазах изумрудных плещется.
– Чего хочешь? – спросил я угрюмо, стараясь, чтобы по одному тону поняла: не пойду против воли князевой, не проси, возвращайся, пока не поздно.
– С собой меня возьми, – горячо выпалила Игнеда. – Увези из терема.
Смеялись надо мной, верно, Господин Дорог и Владычица Яви. Все девки, что делили со мной ложе или просто тянулись ко мне алыми губами, просили взять их в княжий терем. А эта, что стоила сотни простых баб, молила забрать её из мужниных хором.
Огарёк закашлял в кулак, смех сдержать хотел, наверное. Не будь перед нами Игнеды, я бы отвесил ему подзатыльник.
Кобыла Игнеды сторонилась Рудо, гарцевала, и княгиня пыталась удержать её на месте, сжимая дрожащими руками поводья. Чёрные Игнедовы брови хмурились, рдяные губы сжимались в нитку, а глаза упорно впивались в меня, будто хотели до самого сердца достать.
– Такому не бывать, знаешь и сама. Я не стану потакать твоей блажи, Игнеда. Разворачивайся. Ты нужна Страстогору.
Она вскинула голову, злобно сощурилась, но даже в своей ядовитой ярости оставалась прекрасной, недосягаемой и желанной. Платье её сверкало, когда сонное осеннее солнце выползало из-за туч, из-под узорной драгоценной кики спускались тяжеленные смоляные косы, похожие на огромных змей.
– Всё равно за тобой поеду, хочешь или нет.
Игнеда говорила твёрдо, почти приказывала, но я явственно различал в её голосе страх. Вдруг и правда ей что-то грозит? Не может же из-за простой прихоти так дрожать и проситься. Княгиня гордая, зря молить не станет, а в её властных речах всё равно отчётливо угадывалась скрытая мольба, отчаянная настолько, насколько могла позволить её гордость. Я не смог бы простить себе, если б с ней что случилось из-за моего упрямства.
– Едем пока бок о бок, а сама рассказывай, – сдался я и пустил Рудо шагом. Игнеда издала удивлённый возглас, когда заметила, наконец, Огарька.
– Кто с тобой? Он…
– Не нечистец. Мальчишка простой. Потом расскажу, твоя история первая.
Игнеда ещё выше вскинула голову, чуть-чуть – и плюнет мне ядом в глаза, как диковинная змея с капюшоном. Я ещё раз оглядел её: лощёная, нарядная, будто на прогулку с подружками выехала, даже мешка с собой не прихватила. Долго не протянет в пути, через версту обратно запросится, да и пусть, пусть хлебнёт жизни дорожной, я беречь не буду, поскачу так быстро и теми путями, как мне самому нужно. Быстрее устанет, быстрее к князю вернуться захочет.
– К отцу я еду, – заявила княгиня.
Я не удержался от смешка.
– К Мохоту? В Черень? Что ж, по пути нам с тобой. Страстогор-то хоть знает?
Игнеда поёжилась зябко, будто замёрзла в своём дорогом платье, глаза вновь потемнели от страха.
– Не знает, и знать не должен. Проводи в Черень скорее, он и не хватится.
– Чего вы, повздорили крепко? Одумаешься, может? Князь скоро поймёт, что тебя нет, а если узнает, что ты со мной, то и мне достанется.
– Хуже, чем повздорили. Сын у него умер, да ты и сам знаешь.
– Что с того?
Да, я встревожился за Игнеду, но какая-то часть моего разума продолжала считать, что её побег – бабья блажь, за которую мне самому не избежать гнева княжеского. А гнев Страстогора – последнее, что мне хотелось бы испытать на себе. Рудо собирался понестись быстрее, я чувствовал это по нетерпеливо подрагивающим пёсьим ушам, по тому, как упруго переваливались его мышцы, готовые к стремительной скачке, но я умышленно сдерживал пса, время тянул: пока недалеко отъехали, ещё можно княгиню вернуть, вот послушаю сейчас, а там ясно станет.
– Наследник ему нужен, – произнесла Игнеда мрачно, удручённо. – Теперь догадываешься, что к чему?
– Так что ж ты, из терема сбежала из-за того, что сына подарить князю не хочешь? – Я вспылил, прикрикнул даже. – Да любая девка во всех Княжествах, а то и даже в Царстве, руку б отдала за такую возможность! Твой муж – верховный, а ты что же, не можешь перед ним долг исполнить?
– Не могу! – Игнеда вскинулась, тоже голос повысила. От былого страха не осталось ни следа, вся она стала – сплошь гордость и праведная злость. – Умру я, как и мать моя умерла, родами. Не стану со старым князем ложе делить, пусть просит своих полюбовниц, пусть одна из них рожает ему наследника.
То, что Игнеда давно не ложится со Страстогором, знали лишь я да пара самых близких Игнедовых прислужниц. Для всех остальных они были великими князем и княгиней, крепкой семьёй, а простолюдины и вовсе чтили их едва ли не так же, как Золотого Отца с Серебряной Матерью.
После смерти Рижаты Страстогору нужна была жена, которая смогла бы упрочить его положение – гневливый и горячий Мохот, князь дикого Чудненского, предложил свою едва-едва расцветшую дочь. Скреплённые брачным союзом, Холмолесское и Чудненское княжества поклялись приходить на помощь друг другу в случае нужды, и для Страстогора это оказалось настоящим спасением: он мог больше не опасаться, что Мохоту взбредёт в голову схватиться за топор и повести войска на Горвень, оспаривая его звание верховного, а княгиня Пеплица, убедившись в крепости новой дружбы между князьями, не станет пытаться отвоевать себе новые земли. Пеплица, правда, поступила мудрее, заключила союз с наместником Перешейка, но к Страстогору с Мохотом действительно не стала лезть.
Страстогор слишком любил Рижату, чтобы быстро привыкнуть к новой жене, и по первости согласился, чтобы Игнеда жила в других покоях. Спустя время он оправился от потери, завёл наложниц и стал наведываться в светлицу молодой жены, но Игнеда поставила условие, что не станет рожать Страстогору детей, и тот согласился: наследник-сын у него уже был, и для князя было достаточно Видогоста, неуловимо похожего на первую, любимую жену.
Мне следовало бы раньше догадаться, что теперь, когда Видогоста не стало,