Жакоб в последний раз прижал ее к себе, поцеловал на прощание. Жан-Мишель повел ее прочь, но она вырвалась.
– Жакоб? – тихонько позвала она темноту.
– Я здесь, – и он появился из тени. Роза набрала воздуха в грудь.
– Сходи к ним. Пожалуйста. К моим. Я не могу их лишиться. Я не смогу жить, если они умрут из-за того, что я не всё сделала, чтобы их спасти.
Жакоб посмотрел ей в глаза, и Розе захотелось взять назад свои слова – она ведь прекрасно понимала, о чем его просит. Но было поздно. Он кивнул и просто сказал:
– Я вернусь. Обещаю. Я же люблю тебя.
И в следующее мгновение он пропал в темноте. Роза замерла, словно приросла к месту, не в силах шевельнуться. Казалось, она стоит здесь уже целую вечность, хотя прошло лишь несколько секунд.
– Что я наделала? – бормотала она, обращаясь к себе самой. – О нет!
Роза шагнула вслед за Жакобом, чтобы остановить его, вернуть, предостеречь. Но Жан-Мишель обхватил ее и крепко держал.
– Не нужно. Нет. Все теперь в руках Божьих. Ты должна пойти со мной.
– Но… – возразила она, пытаясь вырваться.
– Все в руках Божьих, – повторил Жан-Мишель и, сжав еще крепче сотрясающуюся в рыданиях Розу, прошептал в темноту: – Потому что единственное, что мы сейчас можем, – молиться и надеяться, что Господь нас услышит.
Это было настоящей пыткой – скрываться в Париже, зная, что в нескольких километрах от нее, возможно, прячутся Жакоб и ее родные. Понимая, что ей до них никак не добраться, что ее единственный долг сейчас – заботиться о ребенке, Роза могла только плакать от бессилия все ночи напролет.
Люди, которые приняли ее к себе, семья Хаддам, были к ней добры, хотя она понимала – им все это совсем не по душе. Серьезная обуза, что ни говори – сам факт пребывания еврейки в доме подвергал всю семью нешуточной опасности. Если бы не ребенок, которого Роза обязана была спасти, она давно ушла бы, не злоупотребляя гостеприимством. И все же эти мусульмане обращались с нею как с гостьей, а со временем привыкли и, кажется, приняли ее. Их сын, Наби, напоминал Розе Алена. Общение с ним помогало ей сохранить рассудок – она подолгу разговаривала с ним, как прежде говорила с младшим братом, и это делало ее новый дом чуть более похожим на прежний, настоящий.
Долгие часы они с хозяйкой дома проводили вместе на кухне. Спустя какое-то время Роза даже набралась смелости и показала госпоже Хаддам кое-что из традиционных еврейских рецептов ее собственной семьи. Госпожа Хаддам, в свою очередь, делилась с Розой секретами изготовления чудесных лакомств, о которых девушка раньше и не слыхивала.
– Тебе нужно научиться использовать в готовке розовую воду, – сказала ей как-то госпожа Хаддам. – Девушке по имени Роза сам Аллах велел это сделать.
Так Роза влюбилась в марципановые полумесяцы, и пахлаву с флердоранжевой эссенцией, и в печенье на розовой воде, которое хрустело и таяло во рту. Все это было волшебно вкусно и питало дитя внутри нее. Отец Розы часто дурно отзывался о мусульманах, но девушка понимала: он так же заблуждается насчет людей, исповедующих другие религии, как и насчет намерений нацистов. Хаддамы рисковали собственной жизнью ради ее спасения. Это были благороднейшие люди, одни из лучших среди всех, кого Роза знала.
Вообще-то она отлично понимала: чтобы печь такие сладости, какие получались у Хаддамов, люди должны быть добрыми и хорошими. Человек оставляет в выпечке частичку своей души, и если в сердце тяжесть, то и печенье получится тяжелое и мрачное. Но все, что пекли Хаддамы, было легким и добрым. Роза ощущала эту доброту на вкус и надеялась, что растущий у нее внутри ребенок тоже ее чувствует.
Изредка госпожа Хаддам брала Розу с собой на базар, взяв с нее обещание ни с кем не заговаривать и закрывать лицо покрывалом. Розе нравилось чувствовать себя невидимкой. Ведь на базаре, хотя госпожа Хаддам и делала покупки только по соседству, в мусульманских кварталах, Роза могла беспрепятственно всматриваться в лица в надежде увидеть хоть кого-то из ее прошлой жизни. Однажды на улице ей встретился Жан-Мишель, но она не смогла его окликнуть – ей точно сдавило горло. Когда она наконец снова обрела способность издавать звуки, ее знакомого уже и след простыл.
Как-то вечером, совершив намаз по-арабски с Хадда-мами, Роза поднималась в свою комнатку, чтобы помолиться на иврите, и вдруг заметила Наби, который наблюдал за ней.
– Входи, Наби, – позвала она мальчика, – помолись со мной.
Он стоял рядом с ней на коленях, пока она не закончила молиться, а потом они молча сидели рядышком.
– Роза, – спросил Наби спустя какое-то время, – как ты думаешь, Всевышний говорит по-арабски или по-еврейски? Он слышит твои молитвы или мои?
Роза, поразмыслив немного, поняла, что не знает ответа. С некоторых пор она вообще начала сомневаться в том, что Бог слышит ее, на каком бы языке она ни молилась. Ведь если бы до Него доходили ее молитвы, разве допустил бы он такое, разве позволил бы родным и Жакобу исчезнуть из ее жизни?
– Не знаю, – сказала она наконец. – А ты, Наби, ты сам-то как считаешь?
Мальчик в свою очередь долго обдумывал ответ.
– Мне кажется, Всевышний говорит на всех языках, – заявил он наконец. – Я считаю, что он слышит всех.
– То есть мы все молимся одному Богу? – спросила Роза, помедлив. – Мусульмане, и евреи, и христиане, и все люди на свете, которые все верят в разное?
Наби, очевидно, счел и этот вопрос заслуживающим очень серьезного обдумывания.
– Да, – наконец ответил он Розе. – Да. Бог один, Он живет на небе и слышит всех нас. Это только здесь на земле мы все путаем и спорим, как в Него верить. Но какое это имеет значение, если каждый верит, что Он есть?
– Наверное, ты прав, Наби, – улыбнулась она. И вспомнила слова, сказанные Жан-Мишелем в ту их последнюю с ним и Жакобом встречу. – А нам теперь, – повторила она, погладив мальчика по голове, – остается только молиться и надеяться, что Господь нас услышит.
Глава 17
С трудом убедив служащую за стойкой пропустить нас, хотя время регистрации уже закончилось, стремительно миновав паспортный контроль и досмотр, мы с Аленом бегом несемся на посадку и успеваем проскочить за пять минут до того, как она заканчивается.
Еще в такси я пыталась дозвониться Анни с мобильника Алена, но она не брала трубку. Ни Гэвин, ни Роб тоже не отвечали. В интернате сказали, что не располагают никакой новой информацией о здоровье Мами. Больничная медсестра, с которой мне удалось связаться, сообщила, что бабушкино состояние удалось стабилизировать, но невозможно сказать, сколько времени она так продержится.