Почему вы рыдаете, вдовы шангани…
Почему вы плачете, сыновья кротов,
Когда ваши отцы выполняюсь приказы короля?
Это была одна из боевых песен полков короля Лобенгулы, а певцом был мужчина в расцвете сил, с умным лицом и коротко остриженной бородкой, в которой только начала появляться седина. Он пел, и слезы текли по его щекам и исчезали в бороде. В другое время он мог быть индуной одного из королевских полков. Песню подхватили стоявшие рядом мужчины, и господин судья Домашава в ярости вскочил на ноги.
— Немедленная тишина в зале, или я прикажу очистить его, а зачинщиков обвинить в неуважении к суду! — постарался он перекричать певших, но только через пять минут приставам удалось восстановить порядок.
Тунгата стоял молча, едва заметная улыбка блуждала по его губам. Когда охранники выводили его из зала, он отыскал взглядом Крейга и подал ему последний сигнал. Раньше они использовали его только в шутку, после того как померялись силами в борьбе или в другом дружеском соревновании. Теперь Тунгата использовал его со всей серьезностью. Этот жест означал: «Мы равны, счет ничейный». Крейг понял его до конца. Он потерял ногу, Тунгата — свободу. Наконец они были равны.
Сара Ниони поднялась на скамью и протянула к нему поверх голов руки. Тунгата подал последний сигнал и ей: «Скрывайся! Ты в опасности».
По изменившемуся выражению лица девушки Крейг понял, что команда была понятна для нее, а потом надзиратели потащили Тунгату Зебива вниз, туда, где находились камеры.
Крейг Меллоу с трудом пробирался сквозь толпу поющих и рыдающих матабелов, которые окружили здание Верховного суда и даже остановили движение на широкой дороге перед его фасадом. Он тянул за собой Сэлли-Энн и бесцеремонно оттолкнул журналистов и фотографов, пытавшихся преградить им дорогу.
На стоянке он усадил Сэлли-Энн на переднее сиденье, обежал «лендровер» и пригрозил кулаком наиболее настойчивому, не желавшему сдаваться фотографу. Он поехал прямо к ее дому и остановился у входа. Двигатель он выключать не стал.
— Что теперь? — спросила Сэлли-Энн.
— Не понимаю вопроса, — резко сказал он.
— Эй! — воскликнула она. — Ты не забыл? Я — твой друг.
— Извини. — Он тяжело опустился на руль. — Отвратительно себя чувствую, просто отвратительно.
Она ничего не сказала, но в ее взгляде он увидел сочувствие.
— Сорок лет, — прошептал он. — Этого я не ожидал. Если бы я знал…
— Ты ничего не мог сделать, ни тогда, ни сейчас. Он ударил кулаком по рулю.
— Бедняга! Сорок лет!
— Ты зайдешь? — спросила она, но он только покачал головой.
— Мне нужно возвращаться в «Кинг Линн». Я забросил все дела, пока длился этот чудовищный процесс.
— Поедешь прямо сейчас? — удивленно спросила Сэлли-Энн.
— Да.
— Один? Он кивнул.
— Я хочу побыть один.
— Чтобы мучить себя. — Ее голос стал твердым. — Будь я проклята, если позволю это. Я еду с тобой. Подожди! Я только брошу кое-что в сумку. Не придется даже двигатель выключать.
Она вернулась через пять минут с рюкзаком и сумкой для фотоаппаратов, которые бросила на заднее сиденье.
— О'кей, поехали.
Они почти не разговаривали, но скоро Крейг почувствовал благодарность за то, что она была рядом, за то, что он видел ее улыбку, когда поворачивался к ней, за то, что она прикасалось своей ладонью к его ладони, когда чувствовала, что дурное настроение овладевало им, за ее нетребовательное молчание.
Они подъехали в холмам «Кинг Линн» уже в сумерках. Джозеф сразу же почувствовал расположение к Сэлли-Энн, стал называть ее «маленькой госпожой». Улыбка часто появлялась на его обычно серьезном и важном лице. Он лично приказал слугам внести в дом ее скромный багаж.
— Я приготовил вам ванну, очень горячую.
— Это просто чудесно, Джозеф.
После ванны она вышла на террасу, и Крейг приготовил ей виски, как она любила, и себе, добавив совсем немного содовой.
— Предлагаю выпить за судью Домашаву, — он поднял стакан, — и за машонское правосудие. Все сорок лет.
Сэлли-Энн отказалась пить вино за ужином, несмотря на его уговоры.
— Барон Ротшильд был бы кровно обижен. Лучшее его вино. Моя последняя бутылка, лично незаконно ввезенная в страну. — Веселье Крейга было явно натянутым.
Он занес графин над бокалом и вопросительно посмотрел на нее.
— Нет. — Она покачала головой. — И я не пытаюсь командовать тобой, действую чисто из эгоистических побуждений. Сегодня ты нужен мне трезвым.
Он поставил графин и подошел к ней. Она встала со стула.
— Любимая, — прошептал он. — Я так долго ждал.
— Я знаю, — прошептала она в ответ. — Я тоже.
Он обнял ее осторожно, как нечто драгоценное и хрупкое, и почувствовал, как она стала меняться. Казалось, она стала мягче, тело ее стало податливым, принимало его формы. Он чувствовал ее от колен до молодой груди, и тепло ее тела легко проникало сквозь тонкую одежду.
Он наклонился над ней, она подняла голову, и губы их слились. Губы ее были холодными, но почти мгновенно стали горячими и разомкнулись, влажные и сладкие, как только что сорванная, вызревшая на солнце винная ягода, истекающая густым соком.
Он поцеловал ее и посмотрел ей в глаза, любуясь зеленью ореола вокруг зрачков, испещренного золотистыми крапинками. Потом ее веки закрылись и длинные ресницы переплелись. Он закрыл глаза, и земля, казалось, покачнулась под ним.
Он держал ее в объятиях и не пытался исследовать ее тело, довольствуясь ее губами и бархатным языком.
Джозеф вошел в столовую из кухни с подносом в руках, замер на мгновение, потом довольно улыбнулся и удалился, тихо закрыв за собой дверь. Они не услышали, как он вошел и вышел. Когда она оторвала свои губы от его, Крейг почувствовал себя обделенным и обманутым и потянулся к ней снова. Она прижала палец к его губам, и шепот ее был таким хриплым, что ей пришлось прокашляться.
— Милый, пойдем в твою спальню.
Возник один неловкий момент, когда он, раздевшись, сел на край кровати и стал снимать протез, но она, уже обнаженная, быстро присела перед ним, и сама отстегнула ремни. Затем она опустила голову и коснулась губами огрубевшей подушки плоти на конце культи.
— Спасибо, — сказал он. — Я рад, что ты можешь так поступать.
— Это — ты, — объяснила она просто. — Это — часть тебя. Она поцеловала культю снова, потом скользнула губами к колену и выше.
Он проснулся раньше нее и долго лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь чудесным чувством, охватившим все его тело, потом он вспомнил все, радость охватила его, и он быстро повернул голову, испугавшись, что не увидит ее, но она была рядом.
Она скинула подушку с кровати и сбросила ногами простыню. Она лежала, свернувшись как ребенок, прижав коленки к подбородку. Свет восходящего солнца покрывал жемчужными бликами ее тело, подчеркивая впадины и выпуклости. Ее волосы закрывали лицо и колыхались при каждом ее вдохе и выдохе.