13. В Пекине
Самолетом над Гоби. — Капризная река. — Как называется Тибет по-китайски. — Пекинские улицы. — Как едят палочками. — Среди львов. — Визит к китайцу, которому исполнилось 5 тысяч лет.
Мгновение — и наш самолет летит над облаками. Постепенно скрывается характерная для Монголии панорама четко очерченных безлесных, но зеленых гор. Летим над Гоби. Пустыня далеко не однообразна. Глубокие овраги, обрывы, барханы и дюны нарушают монотонность беспредельных песков. Кое-где среди дюн упорно борется за свое существование клочок степной травы. В целом ландшафт похож на лунный, но в пустыне есть жизнь. Вот появляется маленький караван верблюдов, у родника зеленеет пятно оазиса. Внезапно возникает несколько юрт или мазанок, а вокруг них — так кажется сверху — ничего живого, лишь желтое море песка. Самолет медленно идет на посадку. Мы все еще в Монголии. Только несколько минут отдыхает самолет, набираясь сил перед самой длинной и трудной частью пути. Аэропорт расположен далеко от населенного пункта, и только через несколько месяцев мне удастся поближе познакомиться с этим возникшим в пустыне городом.
Аэропорт кажется островом, затерянным в песках пустыни; насколько хватает глаз, кругом ничего, кроме бесконечных песчаных гребней и долин. Впереди пробегают худые верблюды; шерсть на них свалялась, ребра выпирают, горбы болтаются, как пустые мешки.
Потоки раскаленного воздуха кидают самолет из стороны в сторону. Боязливые пассажиры привязываются ремнями, китаянка-стюардесса разносит леденцы. Под нами появляются малейшие озерца, я присматриваюсь внимательнее и вижу, что в них одна тина, лишь по краям блестит немного влаги. Все чаще и чаще показываются овраги, постепенно превращающиеся в сухие русла; они расширяются, извиваются, соединяются друг с другом, И вдруг на дне сухого русла заблестела вода! Вокруг крохотные китайские поля и сады. Под нами Китай. Сначала только прямые ровные линии свидетельствуют о громадном человеческом труде — это каналы и водохранилища; затем показываются узенькие ленточки зелени. По ту сторону Гоби расстилаются необъятные пастбища, а здесь люди борются за каждую пядь земли. Ландшафт совсем преобразился; человек накладывает свою печать на землю. Даже отсюда, сверху, видно различие, тысячелетиями создававшееся между кочевым и оседлым укладом жизни. Сама природа тут иная. Раньше я полагал, что прелесть виденных мною на картинах китайских пейзажей — плод изобретательности художника, его манеры видеть и изображать природу, наконец, техники живописи. Китайский пейзаж я рассматривал как произведение определенного художественного стиля, а не как изображение действительности. Но уже, глядя вниз с высоты самолета, я убедился, что сама природа, ее пастельные краски и переходы от света к тени, мягкие и изысканные очертания холмов и растительность создают то настроение, которое и запечатлевают китайские живописцы на своих картинах.
Расстилающиеся под нами земли становятся все более заселенными. Отдельные дома группируются в улицы, образуют деревни. Вот мы пролетаем над первой китайской крепостью с бастионами и привратной башней. Зеленые кроны деревьев прикрывают серую наготу скал. По чистым улицам мчатся автомобили. Среди домов возвышаются дымящиеся заводские трубы. Внезапно горы вздымаются ввысь, ощетиниваются остроконечными вершинами, как бы вставая на защиту человека. И действительно, на самых вершинах приютились крохотные крепости. Отсюда, сверху, они кажутся игрушечными. А вот и извилистая линия Великой Китайской стены, то взбирающейся на склоны гор, то спускающейся в долину. Самолёт делает круги и спускается на землю. Мы в Пекине.
На аэродроме меня никто не ждет. Первыми на самолет поднимаются врач с медицинской сестрой, потом проверяют паспорта. Схожу со своим спутником монголом.
Во время перелета мы успели познакомиться и подружиться. Он любезно предлагает мне позвонить в венгерское посольство, которое, очевидно, не получило моей телеграммы. Сам я не могу позвонить, у меня нет китайских денег, и, кроме того, я не знаю номера посольства и не умею пользоваться китайскими телефонами. Мой монгольский друг вызывает по телефону посольство и передает мне трубку. Да, действительно, телеграмма получена с опозданием, меня просят немного подождать, так как все посольские машины в разгоне. Пока я жду, ко мне подходит таможенник и протягивает мне в руки декларацию, которую я должен заполнить, чтобы подтвердить список вещей, которые я не привез с собой в Китай. Заполнение декларации оказывается не таким простым делом. Ко мне подходят еще какие-то служащие и начинают меня расспрашивать. Сначала думаю, что они говорят по-китайски, но потом разбираю, что это английский язык, только произносят они слова с сильным акцентом. Понять их очень трудно. Пробую заговорить по-русски, Они спрашивают, на сколько времени я приехал в Китай и что собираюсь тут делать. Им, вероятно, показалось подозрительным, что путешественника, прибывшего со служебным паспортом, никто не встретил на аэродроме. Объясняю, что занимаюсь изучением Монголии и Тибета и приехал в Пекин, чтобы познакомиться с работой здешних ученых, в первую очередь тибетологов.
— Тибет? — переспрашивают меня удивленно по-русски. — А что это такое?
— Как же вы не знаете свою самую большую провинцию?
— Представления не имеем, — звучит поразительный ответ.
— Это та самая провинция, главный город которой называется Лхаса, — объясняю я.
— Сицзан! — после нескольких секунд молчания восклицает мой собеседник. — Так бы и говорили!
Слово Тибет известно только в Европе. Сами тибетцы называют свою страну Бодьюл, а китайцы — Сицзан.
Лед мгновенно тает. Мне со всех сторон горячо жмут руки, расспрашивают. Наука здесь, очевидно, в большом почете.
Тем временем за моим другом монголом приходит машина. Он предлагает подвезти меня до посольства, но я не хочу, чтобы зря гоняли посольскую машину, и прощаюсь с ним. Скоро приезжает и машина из венгерского посольства; едем к городу по прекрасному асфальтированному шоссе.
Первое, что меня поражает, это культурный облик города, чистота, сады и деревья вдоль улиц, автострады и огромное количество велосипедов. Многокрасочная толпа, уличные продавцы-разносчики, рикши-велосипедисты и несколько зданий в китайском стиле сразу же напоминают мне, что я не в европейском городе. Вдоль улиц теснятся крохотные лавчонки, заполненные заманчивыми яркими товарами. Купец разгуливает по своей лавчонке с длинным шестом и снимает подвешенные под самым потолком ковры, качающиеся на проволоке товары и, громко расхваливая их, зазывает покупателей. Впервые услыхав пекинского лавочника, я подумал, что он поет: китайская речь с музыкальным акцентированием производит на европейское ухо впечатление пения. Люди сидят на корточках прямо на мостовой и пьют чай. Чайная состоит из двух-трех ящиков с опрокинутыми на них чашками. Рядом с ящиками стоит таз с подкрашенной марганцовкой водой, в которой хозяин моет чашки. Горячий чай — неотъемлемая принадлежность китайского быта. Зимой он согревает, летом охлаждает. Рядом с владельцем чайной примостился продавец дынь. Он разложил на рогожке свой товар и с безменом в руке ждет покупателей. В другой руке у него хлопушка для мух на длинной ручке. Машина мчит нас в сердце города. Полицейский под зонтиком с белой палкой в руке что-то кричит нам вслед, но я не понимаю его слов.
Венгерские друзья в Пекине встречают меня радостно. Барна Талаш предлагает остановиться у него. Позднее Барнабаш Чонгор, мой учитель и друг, адъюнкт Будапештского университета, который уже довольно долго живет в Китае, уводит меня осматривать город.
Прежде всего мы отправляемся осматривать торговый пассаж, скорее похожий на крытый рынок. Узкие извилистые улочки приводят нас к огромному скоплению маленьких лавчонок, где продаются самые неожиданные товары: венгерские фармацевтические изделия и английское издание Шекспира, художественные резные изделия и плетеные тапочки. Здесь можно пообедать, купить косметические средства, часы, ювелирные изделия, одежду и канцелярские принадлежности. Меня прежде всего интересуют букинисты; в их лавочках я ищу книги о древней Монголии и Тибете.
В полдень едем обедать в гостиницу, где живет Чонгор. При ней два ресторана: один китайский, другой европейский. Через три дня в больших залах первого этажа открылся третий ресторан для мусульман. В этой гостинице останавливается много мусульман из китайских провинций, исповедующих ислам. Идем обедать в китайский ресторан. Бамбуковые побеги, батат, жареная свинина со сладким соусом, арахис и многие другие деликатесы перечислены в лежащем на нашем столике меню, и все это мы едим элегантными палочками. Есть палочками не так-то уж и трудно, нужно только поупражняться, чтобы одна оставалась неподвижной, а другая свободно двигалась. Мой друг успокаивает меня, заверяя, что и сами китайцы не умеют есть палочками так, чтобы ничего не ронять на стол. Даже в самых фешенебельных ресторанах после каждого гостя приходится менять скатерть. В ресторане обедают и японцы; они приходят к столу в тапочках. После обеда идем осматривать зимний дворец. Стиль китайского дворца мне знаком, я уже познакомился с ним в Улан-Баторе, хотя и не в таких грандиозных масштабах.