Я радуюсь, когда беседа с ламами прерывается появлением ламы, пришедшего сообщить, что меня ждет настоятель монастыря Эрденепел. Настоятель принимает меня в своей пышно разукрашенной юрте. При открытии двери раздается звон колокольчика; лама-прислужник в желтом платье ведет меня в глубь двора. У входа в главную юрту он отвешивает несколько низких поклонов и пропускает меня вперед. Вхожу. На низком диване сидит лысый, полный старик с благочестивым выражением на лице. Он облачен в желтую одежду и красную мантию и принял торжественную позу. Рядом возвышается гора книг. Приветствуем друг друга по принятому церемониалу. Учтиво справляемся о здоровье и работе собеседника. Настоятель спрашивает, доволен ли я своей поездкой по Монголии и чем занимаются мои коллеги.
Лама-прислужник скромно удаляется. Если главному ламе понадобится слуга, он позовет его ударом в бубен. Настоятель угощает меня чаем, сластями, сигаретами.
Старый Эрденепел, видимо, хорошо осведомлен о мирских делах. В монастыре он тоже занимает особое положение: не участвует в повседневной жизни братии, не присутствует на богослужениях. Он даже не смог сразу мне ответить, какого буддийского святого заступника чествуют в этот день. У настоятеля своя отдельная кумирня и личная библиотека. Обращаются к Эрденепелу только по самым важным делам, и его решение окончательно.
Повседневными текущими делами и разрешением всяких недоразумений занимается другое духовное лицо. Сейчас эти функции выполняет Гомбо, так сказать, управляющий монастырем. Ему помогают ламы, ответственные за отдельные стороны монастырской жизни: библиотекарь, казначей, лама, следящий за отправлением обрядов. В обрядах принимают участие ламы разных званий: первый чтец молитв, первый певец и т. д.
В современной Монголии со всей этой сложной иерархией и обрядами можно познакомиться лишь в единственном действующем монастыре — Гандане, Существует еще один уртинский монастырь — Чойджин Ламин Сумэ, построенный в 1905 году и превращенный в музей истории религии в 1941 году. Здесь мне посчастливилось увидеть знаменитые маски исполнителей священных танцев — пантомим цам.
Входя в исторический музей, я невольно вздрогнул. У двери сидит в полной неподвижности мужчина с застывшим лицом и вперившимся в пространство взглядом. Скользнувший по фигуре солнечный луч осветил застывшее лицо, покрытое лаком и позолотой, и наброшенный на плечи плащ. Только присмотревшись внимательнее, обнаруживаю, что это мумия. На маленьком троне у входа сидит мумия последнего богдо-гэгэна.
Смотрю в другую сторону и снова вздрагиваю: на меня смотрит какое-то чудовище. Из разинутого рта торчат четыре огромных белых зуба, на темно-синем лице сверкают три глаза. Лоб увенчан пятью белоснежными черепами. Рядом еще одно чудовище, немного подальше — третье, четвертое. У некоторых звериные морды, у других человеческие лица; вон тот держит в клюве клубок извивающихся змей, а у этого на голове пара гигантских рогов. В углу виднеются более симпатичные физиономии: у некоторых почти совсем человеческий облик и даже подобие улыбки. Но стоит повернуться в противоположную сторону, как на меня наседают вооруженные демоны, предводительствуемые чудовищной старухой; они сверкают глазами, трясут пустыми черепами, их чресла опоясаны грозными мечами. А какой у них исполинский рост!
— Кто это? — спрашиваю я директора музея.
— Маски цам.
Демонический пантеон производит сильное впечатление. Директор знает название каждой маски, которые я тотчас записываю. Вытаскиваю ближе к свету одну маску за другой и, к удивлению посетителей музея, фотографирую. Но ничего большего об этих масках в музее мне узнать не удается. Начинаю расследование.
Прежде всего возвращаюсь в монастырь Гандан. Оказывается, некоторые ламы еще помнят пантомимы; одни принимали в них участие, другие были зрителями. Последний раз цам исполнялся в Монголии в 1928 году. У каждого монастыря был свой цам. Ничего большего ламы сообщить мне не могут. Лишь позже мне удается узнать, что старый лама, тот самый, под руководством которого был организован последний цам, еще жив. Позже, в 1958 году, мне довелось с ним встретиться. Теперь же я продолжаю поиски. В фотолаборатории Центрального музея я обнаруживаю несколько старых кинолент, на которых заснят цам 1928 года. Мне удается снять с этой киноленты 60 фотографий.
Нападаю еще на один след — туманное сообщение, что среди зрителей последних цам был какой-то европеец. Может быть, он описал эти танцы? Поиски в библиотеках ни к чему не приводят. Позже в Будапеште я узнал от профессора Лигети, что этим европейцем была советская монголистка Н. Шастина. Тогда я нашел в монгольском журнале за 1928 год, выходящем на русском языке, наглядное описание цамов. Сравнив это описание с рассказами устроителя танцев 1928 года, обнаружил, что они полностью совладают, только современная зрительница Шастина обратила больше внимания на технические детали, а устроитель — на сюжеты каждого танца.
Наконец мне удалось найти еще один источник: описание священных цамов в книге о тибетских обрядах, составленной самими ламами на двух языках — тибетском и монгольском. Располагая всеми эти материалами, я, возможно, когда-нибудь дам более подробное описание и толкование этих демонических танцев в масках, теперь же ограничусь несколькими словами. Известны различные объяснения смысла плясок цам. Некоторые считают, что это парад демонов и богов в потустороннем мире, каким он предстает перед человеком, покинувшим земную юдоль.
Но мнению Других, в танцах показана расправа над противниками буддизма. Иные утверждают, что пантомима изображает кару, постигшую главного врага буддизма, тибетского царя Ландарма, вероотступника, убитого буддистами в 842 году. Отдельные исследователи полагают, что цамы воспроизводят поздний упрощенный вариант жертвенных обрядов. Кто из ученых ближе к истине — трудно решить. Но в цамах, безусловно, показан мифический пантеон буддийских демонов и богов и танцоры воспроизводят сцены из древних мифов.
Цам— тибетское слово, означающее просто «танец». Ото шествие масок, несущих алтарь и сжигающих фигурен из папье-маше. Дольше всего тянется следующая пантомима: потусторонняя свита могущественного божества, или демона — слуги, демоны низших рангов и различные чудовища — пляшут вокруг своего господина под оглушительную какофонию. Танцы цам в Монголии исполнялись впервые в середине XVIII века в монастыре Эрдени-Цзу.
Кроме танцевальных масок, в музее истории религии хранятся статуи Будды, цветные фрески, обрядная утварь. Мне показывают дудочку, сделанную из берцовой кости шестнадцатилетней девственницы, и несколько жертвенных сосудов из человеческих черепов. Ламаизм смакует всякие ужасы для создания мистического настроения. Если подлинных предметов нет, ламы довольствуются эрзацами. На стене висят картины, написанные вместо холста на человеческой коже, а к черепам привыкаешь, как к натюрмортам на европейских выставках.
При музее истории религии есть небольшой флигель, переполненный статуями будд, расставленными в художественном беспорядке. Говорят, что группа золоченых статуй была сделана в 20-х годах в Польше, Третий по исторической ценности памятник монгольской архитектуры в Улан-Баторе — бывший дворец богдо-гэгэна, находящийся по соседству с двумя монастырями. Получаем разрешение посетить этот дворец. Он состоит из летней и зимней резиденции. Летняя резиденция построена в стиле императорского дворца в Пекине, возможно теми же китайскими зодчими. В период монгольской автономии здесь помещалось правительство богдо-гэгэна. Перед входом возвышается нечто вроде триумфальной арки, а за ней на небольшом постаменте красивый каменный лев. На створках дверей изображены буддийские святые заступники. Архитектурный ансамбль окружен высокой кирпичной стеной. Проходя через привратное здание, попадаешь в первый сад, замкнутый с четырех сторон одноэтажными строениями. Все сделано в китайском стиле: решетчатые окна, крытые галереи. Против привратницкой стоит второе здание, через которое посетитель попадает в главный сад, также окруженный одноэтажными строениями. Яркие балки кровли опираются на раздвоенные концы раскрашенных столбов. Со стороны сада затейливая деревянная решетка образует парапет. Кровля покоится на сложной системе балок. Плоская часть крыши состоит из параллельно уложенных черепиц, наподобие бамбуковых труб. Ребра, выступающие за конец стены, украшены изображениями человеческой головы. На коньке крыши выстроились в ряд фигуры зверей: льва, дракона, рыбы и слона, В помещении дворца небольшой музей: художественная мебель последнего богдо-гэгэна, домашняя утварь, коляска. В средней комнате главного здания возвышается парадный трон. Его спинка позолочена и разукрашена монгольскими мастерами.