Великолепны были только два огромных витых ритуальных рога, в которые время от времени трубили два обалдуя, переодетые пастухами. Ребята, видимо, не жаловались на здоровье, и трубные звуки, извлекаемые ими из шофаров , пронзали слух городского человека тревожным пастушьим зовом древности.
А вокруг, щелкая фотоаппаратами и снимая на видео, толпилась группа японских туристов.
Похолодало.
С вершины Храмовой горы потянулся, прерываясь и с яростной силой возбуждаясь опять, привычный зов муэдзина. И тотчас с минаретов Восточного Иерусалима, из Абу-Диса, Эль-Азарии, А-Тура отозвались разновысокими голосами нутряные окрики, речитативы, песнопения…
Здесь, внизу, быстрым шагом спешили к вечерней молитве, арвиту , религиозные евреи в черных сюртуках и черных шляпах, из-под которых у многих до самых плеч спускались кудри вдоль щек.
Резкий прозрачный воздух наполнен был смутными, тягучими стонами, гулом колоколов, отрывистым говором на иврите, мягким грудным идишем, рыком машин, шмелиным жужжанием мотоциклов, музыкой ханукального представления в археологическом парке. В этот шум вливался пестро-звучный говор и смех английской, немецкой, испанской и французской, японской и русской, и бог знает какой еще речи…
Спрессованный дух бытия уплотнился, простерся над Храмовой горой, дрожа и вибрируя до почти осязаемого гула, похожего на гул взлетающего самолета.
Страшное напряжение — звуковое, энергетическое, силовое — сплелось во вселенском усилии… словно само пространство тужилось протолкнуть созревший плод сквозь родовые пути мира, изнуренного столь долгими родами.
Спрессованный дух бытия бился и трепетал над главным холмом человечества.
Примечания
1
Пер. А. Дживелегова.