— А что я скажу о друге Комнине? — с тревогой осведомился Нага. — Они ведь ждут сурового приговора.
— Приговор наисуровейший! Иван Комнин, астромедик и поэт, навеки изгоняется с Харены. Мы, остальные члены экипажа «Икара», проконвоируем его до Латоны, не выпуская наружу из корабля.
Рейс на Харену вышел кратковременным, и для меня это было только приятно. Харена-2 сохранилась в моей памяти весьма грустным местечком. Не я один вздохнул с облегчением, когда за кормой «Икара» стерлась желтая звездочка, именуемая Хареной, и даже в наши сильные телескопы не стала видна небольшая планетка, населенная народом, мыслящим лишь одной головой.
Зато Марек твердил, что мы совершили космический подвиг. Он причислял наш рейс к выдающимся успехам космонавигации. И он считал своим долгом информировать меня при каждом прилете на базу о делах на Харене-2. Так я узнал, что фильтры, поглощавшие все формы фантазии и поэзии, сконструированы и снабженные ими земляне чувствуют теперь себя в полной безопасности — жизнь на Харене-2 уже никому не кажется неприемлемой. И что Леонтий Нага, когда завершились оставшиеся полгода до конца его командировки, добровольно продлил пребывание на Харене-2 еще на три года. И что — очень осторожно и постепенно — стали приучать харенов к некоторым интеллектуальным «чрезмерностям», хотя фантазия, вроде той, что заполнила Ивана во время отдыха, и теперь небезопасны.
— Вы произвели подлинный переворот в бытии харенов! — с воодушевлением доказывал Марек. — Последствия вашего рейса скажутся по-настоящему лишь в будущем, но и сейчас из лексикона харенов исчез этот странный термин: «опасник». Не хотели бы в свободное время прогуляться на эту интереснейшую планетку и воочию убедиться, что вы для нее сделали?
Рассказы Марека нас радовали, но повторять рейс на Харену-2 никому не улыбалось.
Глава четвертая
СУЩЕСТВОВАНИЕ БЕЗ СУЩНОСТИ
Сверхплановых заданий Кнут Марек на этот раз нам не выдал, а плановое было одно: вести вольный поиск в галактическом регионе В-24, то есть, попросту говоря, разрывать аннигиляторами «Икара» пространство в этом расширяющемся конусе Галактики — в нем в общей сложности до миллиарда светил, не думайте, что это такое уж звездное захолустье.
И все-таки, положа руку на сердце, — наш регион был своеобразным захолустьем. Мы проносились сквозь неизведанные районы космоса, снова и снова вторгались в неведомые звездные системы, наносили светила на стереокарты Галактики, изучали планеты, если находили их. И хоть планет встречалось гораздо больше, чем доказывали на лекциях по астронавигации, только одна из тысячи звезд могла похвалиться планетной свитой, и только на одной из тысячи планет мы находили какую-либо форму жизни. «Удивительно безжизненный мир наша Галактика, в ней засилье мертвого вещества!» — уныло выразился Петр, когда писал с Еленой очередной доклад об очередном осмотре очередной планетной системы. После редактирования, проделанного опытной в таких делах Еленой, сентенция эта зазвучала несколько по-иному: «В обследованном по плану космического поиска звездном районе НК-17 галактического региона В-24 материя обнаружена лишь в грубо физической организации, нигде не развившейся до биологических или иных жизнеподобных структур».
За три последующих года мы дважды пополняли на Латоие запасы активного вещества и пользовались кратковременным отдыхом. Марек опять предлагал нам отпуск на Землю, мы опять дружно восставали против. Отпуск у поисковика годовой или двухгодичный, пришлось бы отдать «Икар» в чужие руки — даже мысль об этом была неприятна. Заправившись на Латоне, мы снова уходили в поиск.
Не могу сказать, чтобы эти три года были безрезультатны. Нет, кое-что обнаружили, даже важное: парочку «черных дыр» — почти нацело рухнувших в бездну мирового вакуума погасших звезд — в опасной близости от проектируемой новой галактической трассы. Нормальному звездолету пролететь около такого галактического паука — так мы называли эти сжавшиеся в крохотное сверхмассивное тельце бывшие светила — не дай и не приведи! Мы указали точные координаты «черных дыр», а строительные звездолетные эскадры, базирующиеся на Латоне, немедленно вышли в указанный район — возводить вокруг грозных местечек предупредительные планеты-маяки.
К важнейшему успеху этого периода я отношу открытие планетной семьи четверной звездной системы Фантомы.
Вы знаете, что новообследованные звезды снабжаются только индексами и номерами, ибо придумать названия для двух миллиардов уже изученных звезд нашей Галактики не хватит слов, а еще ждут сто тридцать Миллиардов галактических звезд, до каких пока не добрались звездолеты, я уж не говорю о звездах других галактик. Итак, четырехзвездное семейство получило исчерпывающее и ясное наименование «В-24, НК-17, ЛАК-38349 — четверная», а каждой из звездных сестер присвоили еще индивидуальные индексы: а, б, в, г. Но мы просто не могли ограничиться такими служебно-бесстрастными наименованиями. Четыре звездных сестры заслуживали предпочтения перед всеми своими соседками, ближними и дальними сородичами. Мы их семью назвали Фантомой, и это была точная характеристика, а не случайно приклеенное словцо. Не знаю, юноша, знакомились ли вы когда с отчетом о пребывании «Икара» в Фантоме? Если читали, то должны знать, какое этот отчет породил волнение, я бы даже сказал — возмущение среди астрономов. Доказывали, что описанная нами комбинация светил невозможна по законам небесной механики, астрофизики, космологии и даже теории вероятностей. Один из корифеев космодинамики в Академии бурно негодовал: «Арнольд Гамов со своим экипажем стал писать ненаучную фантастику взамен астронавигационных обследований!». И пуще рассвирепел, когда я хладнокровно разъяснил, что ненаучная фантастика реально встречается в каждом рейсе в далекие районы Галактики, а что до категории невероятности, то природа так богата возможностями, что разрешает себе роскошь иметь среди своих физических явлений и невероятные. «Можете отнести их, дорогой коллега, к логическим излишествам природы или ее космогоническому безумию, выбор такого вполне научного термина предоставляю вам», — учтиво разъяснил я корифею в той дискуссии.
Не буду описывать, как мы открыли Фантому, как, выбросившись из сверхсветового в эйнштейново пространство, осторожно, на двух десятых скорости света, приближались к ней, как удивлялись и восхищались ее оптическими эффектами — сопереживать нам можно и сегодня, сидя в стереокино. Но о каждой из Фантом скажу подробней, это важно для дальнейшего рассказа. Итак, Фантома Первая — рядовой белый карлик, по размеру чуть больше нашей Луны, по массе чуть поменьше нашего Солнца, в общем, белый-белый, пронзительно сияющий шарик, каждый литр вещества которого весит добрую тысячу тонн. Фантому Вторую, оранжевую, мы назвали пыхтящей, она на глазах раздувалась, светлела, накалялась, потом испускала языки сияющей пыли, они облачками уносились, а звезда возвращалась к исходному состоянию — как бы облегчала себя могучим выдохом пыли. Иван — он любил рисовать — изобразил Фантому Вторую в виде курносой девчонки с надутыми щеками — очень верно схвачено, поверьте. А Фантома Третья мигала, даже не мигала, а подмигивала, светила, светила, вдруг начинала быстро темнеть, почти пропадала, затягиваемая черной пеленой, а в пелене вспыхивало озорное пятно и тоже гасло, проходило еще какое-то время, пелена слабела, звезда становилась обычной и, побыв немного такой, снова ударялась в подмигивание. Мы так ее и назвали — Фантома Подмигивающая. К сожалению, это точное название сочли в Академии легкомысленным и переделали в менее точное и гораздо более скучное — Фантома Мигающая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});