— Кому ты нужен, убожество? Что с тебя проку, дабы бояться тебя, добиваться смерти твоей? Устал я, засиделся у алтаря Московского, а уходить страшно. И оставаться страшно, потому как погибель земли русской видеть приходится. Мыслил ли Муромец Великий, когда алтарь мне передавал, старый Круг хоронил, а новый на силу благословлял, чем я за доверие расплачусь? Поначалу блюл, следил и за миром, и за алтарем, да вот промахнулся все же, проспал. Недоглядел, как дед твой, Мишка Романов, Неву шведам подарил. Серебро пожалел за службу давать, решил болотиной никчемной расплатиться. А те и рады…
— Как ты смеешь?! — кинулся на старика царевич. — Как ты меня назвал?!
— Что есть, так и назвал, — невозмутимо ответил гость, мимо которого непостижимым образом промахнулся мальчишка. — Дед твой за глупость и безволие на царствие был помазан, и потомки у него такие же. Не понимал он, что нет в мире никчемных земель, у каждой хоть какое-то, но богатство имеется. Где нивы густые, где воды чистые, где руды дорогие, а где и масло горючее. В болотах же приневских, на реке, остров есть. В любой день ветреный тихо на острове том, в любой мороз лютый — холода на том острове не замечаешь. Птицы перелетные любят на нем отдыхать, не протолкнуться на нем от них бывает. А коли человек на нем заснет — спит сутки сном беспробудным, а потом месяц свежим себя чует, ни днем, ни ночью отдыха не просит. На сем острове странном таится секрет силы земли русской. Непобедимости ратей ее, могущества духа ее, безграничности истории ее. Но не уберег Мишка тайного места, выкинул, как помои кухонные, — а шведы подобрали. Оттого и питается ныне империя свенская силами ворованными, покоряет народы ближние и дальние, границы что ни год раздвигает, и никто противостоять не способен их клинкам и воинам. Расцветает Швеция на силе тайной — да хиреет без нее Русь. Москва стареет. Почитай, шесть веков Круг наш земли словом и делом прикрывал, устали. А алтарь передать некому. Нет и не будет новой столицы, и Руси более не будет. Ползет на нее нечистый дух. Что ни дом — иноземцы в учителях ходят. Что ни боярин — в обновках западных. Царица полюбовника иноземного завела, ты с варягами вино распиваешь. Иноземцы хитрые богатство русское увозят, доспехи и мечи русские по весям себе на нищету скупают, да русских же еще уму-разуму поучают. Пришли крестоносцы подлые в самое сердце Руси — а набата никто не бьет, никто не встает на защиту веры отчей, души, правды русской.
— Понапрасну распаляешься, старик, — отмахнулся Петр. — Русь и с Казанью, и с Чингизом управилась. В Европе и близких им по доблести нет.
— Не то, не то молвишь, — покачал головой старик. — Рати с востока никому не страшны. За добычей они приходят, за славой. Коли меч слаб, от них завсегда данью откупиться можно, словом покорным. Крестоносцы же западные в дань душу народа требуют, его веру святую, а уж потом и землю. И потому невозможно с ними мира иметь, погибать или побеждать надобно. Ибо на самые невинные уступки согласившись — рабом становишься навсегда. Не может быть победителя без души, потому и выхода из ловушки не существует.
— Перестань ерунду молоть, — несколько успокоившись, прикрикнул на гостя Петр. — Иноземцы — люди полезные, послушные. Особливо в ратном деле удобны. У них в Европе, почитай, что ни год по нескольку войн случается. Оттого и опыту у них больше.
— Не у них опыта больше, а у вас дури. Эх, умирает Москва, умирает Русь. Думал, баба-царица под иноземца легла — так хоть мужи знатного рода найдутся. А какой ты муж? С ворогами лижешься, по своим с пушек пуляешь, со шведами ссориться и мыслей нет. Не царь ты, никчемный человечишко. С тобою Русь и умрет. Некому ее спасать. Продали, предали, пропили…
Старик с кряхтением поднялся и ушел прямо в стену, на глазах изумленного царевича. Тотчас откуда ни возьмись набежали холопы:
— Звал, батюшка? Звал, Петр Алексеевич?
— Пошли вон! — отогнал людишек царевич, подошел к стене, прощупал снизу доверху, выискивая щели. — Лука, на какую сторону эта стена выходит?
— Так, во двор, батюшка. Вона, и окно далее имеется, глянуть можно. Аккурат на хлев, я так мыслю.
— А кто счас в хлеву?
— Дык, коровы наши. Машка, Дарья, Бурена, Ромашка. Пасти, конечно, выгоняем, но на ночь в хлев. Подоить там, овсом подкормить…
— Все, хватит, — остановил его царевич. — Сам знаю, на что хлева нужны. Стало быть, никчемный человечишко? Ну, это мы еще посмотрим…
Нервно потирая усы, он быстрым шагом вошел в комнату с накрытым столом. Не обращая внимания на собравшихся здесь гостей, налил себе полный кубок вина и опрокинул в рот, поглощая большими глотками. Отерся, перевел дух:
— Ну что, добрались, пугливые? Грохота пушечного спугались?
— Спужаешься тут, государь, — отозвался один из новоприбывших. — Митьке Кошевичному репой так в брюхо замутузило, по сей час разогнуться не может, да все штаны в том, чему внутри живота быть положено. А Меньшому, Сашке, глаз чуть не выбило. Эй, ты где? Покажись!
На другом конце стола поднялся Меншиков — сын царского конюха, определенного тем в помощники пекарю, но сбежавшего к царевичу и за то награжденного званием сотника. Левый глаз паренька набух и покраснел, между веками осталась только тонкая щелочка.
— То неважно! — Петр налил себе еще вина. — Важно нам отвагу проверить, дабы быть к деяниям великим готовыми. Мы еще покажем, кто здесь человечишко ничтожный. Повелеваю всем полкам потешным на коней садиться! На Москву пойдем немедля! Государь я российский али нет?[49] На трон пора садиться. Хватит под юбкой бабьей прятаться.
За столом наступило неуверенное молчание. Наемники, отпрыски боярских родов, развлекавшиеся вместе с царевичем, и простые сотники переглядывались, не выказывая особого энтузиазма. Им сегодня и потешной стрельбы пареной репой с головой хватило, а на подступах к Москве под картечные заряды идти придется, да малыми силами против полнокровных полков стрелецких. Это уже не шутки.
— За тебя хоть к черту на рога! — неожиданно разорвал тишину Меншиков. — Токмо подкрепиться дозволь, государь. Мы тут все с утра не жрамши. А потом… — Он поднял свой кубок: — Выпьем же за государя нашего, Петра Алексеича!
От предложения выпить не отказался никто, после чего гости начали наполнять свои тарелки.
— За отвагу государя нашего, за великие планы его! — опять подскочил сотник. — Пусть правит вечно!
Присутствующие, равно как и сам царь, еще раз осушили бокалы. Но не успели они как следует утолить первый голод, как сын конюха снова вскочил, в очередной раз произнося здравицу своему повелителю. После четвертого тоста в голове Петра зашумело, глаза начали слипаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});