бесценный материал исчезает.
–А-а, тогда конечно, – ответила Виолетта.
Но главное – Гоша Русаков не замечал, что рядом с ним живет прекрасная, добрая, умная девушка. Если бы Виолетта была не прекрасной, не доброй и не умной, он все равно рассказывал бы ей о нерегулярной агглютинативности, об укоренившейся диглоссии некоторых монгольских народов, о недостатках структурной лингвистики.
Однажды с соседкой из третьего подъезда Виолетта пошла на рынок.
– Смотри-смотри, – сказала Виолетта подруге. «Здравствуйте, Гоша», – поздоровалась она с Гошей Русаковым, шедшим им навстречу. «Здравствуйте», – вежливо кивнул головой Гоша и прошел мимо них.
– Вот так и живем. Он даже не заметил, что это я.
– Да-а, – согласилась подруга.
В другой раз Виолетта нажарила сырников. Творог был дешевый, кисловатый, просто так его есть было невозможно, а сырники получились замечательные.
– Вкусно? – спросила она Гошу.
– Ага, – пробурчал Гоша. – А на чем это стоит сковородка?
– Подставки же нет. Нашла какие-то бумажки.
– А-а-а! – завопил Гоша Русаков, – это же мои записи с алгоритмом употребления неустойчивого н в восточных диалектах монгольского языка! Ты что, совсем дура?!
Виолетта обиделась.
Еще была Катька, однокурсница Гоши. Ооо-очень некрасивая. Глазки маленькие, волосы сальные, ноги колесом, да еще косолапит. Но она не стеснялась своего тела, не комплексовала. Делала вид, что живет только духовными интересами. Виолетта считала, что Катька здорово притворяется. Не может же она не желать мужского внимания, мужской ласки, любви наконец. Они с Гошей часами разговаривали по телефону. Катька могла без предупреждения завалиться к ним в коммуналку и день напролет дуть пустой чай. И говорить, говорить, говорить. Гоша Русаков при Катьке как будто не замечал Виолетты. А та ни слова не понимала из того, о чем они беседуют, о чем спорят, над чем хохочут.
Однажды Виолетта вышла на балкон и взмолилась. Ей казалось, что с балкона ее мольбы быстрее достигнут адресата.
– О будды, – возопила Виолетта, – заберите меня отсюда, разнимите меня с Гошей Русаковым! Нет больше моих сил испытывать эти ужасные страдания. Я готова воссоединиться с толстозадым Авалокитешварой, быть ему верной шакти и сподвижницей, спасать живых существ и милосердствовать. Только прекратите мое горестное сожительство с Гошей Русаковым. Я вся измучена и растоптана в угоду монгольскому языкознанию.
– То-то же, – устроившись поудобнее в своих мандалах, удовлетворенно хмыкнули будды. – Мы довольны твоим решением. Отправляйся скорее к Авалокитешваре и исполни с ним свой шактийский долг.
– А как же Белая Тара? Все-таки сейчас она его шакти и будет, наверное, недовольна моим появлением.
– Об этом не беспокойся, – хитро улыбнулись будды. – Кармой ей предназначен вовсе не Авалокитешвара, она заняла это место своевольно. Ее судьба – отправляться с Падмасамбхавой в северные пределы усмирять тамошних чертей, демонов и бесов. Ей не по нраву пришлась эта миссия, она, видишь ли, не выносит запаха и вида нечистой силы, не умеет отрубать головы и ноги, вертеть уши и носы, а Падмасамбхава страшит ее своей свирепостью. Но мы приняли решение отправить ее на время к Гоше Русакову. Пусть, погруженная в разговоры о когнитивной лингвистике, конвенциональных правилах употребления монгольской лексики и генеративной грамматике, подумает над тем, что важнее – личное желание или высшая миссия.
Осенью Гоша Русаков в пончиковой встретил девушку Снежану.
Письма 1926 г. Якова Блюмкина к его другу и особоуполномоченному ОГПУ Владимиру Фогельбойму из Монголии (никогда не написанные)
Яков Блюмкин родился в Одессе в многодетной еврейской семье. Он являл особый тип еврейского революционера начала ХХ века – деятельный, талантливый, малообразованный, настырный. Был левым эсером, т.е. террористом. Убил посла Мирбаха. Расстреливал и экспроприировал. Потом судьба свела его с Львом Троцким. Стал большевиком, работником Иностранного отдела ОГПУ, т.е. шпионом. Тоже расстреливал и экспроприировал. Был резидентом в Персии, Палестине, Афганистане, Константинополе. Некоторые детали его операций в романтическом свете отражены в книгах Юлиана Семенова о разведчике Исаеве. Блюмкин – герой мифов. В частности, якобы он участвовал в Центральноазитатской экспедиции Николая Рериха и осуществлял связь последнего с ОГПУ.
В начале прошлого века в воздухе носились самые разнообразные идеи, касающиеся не только социального, но и духовного переустройства. Теософы, масоны, мистики… Использование магических практик во имя революции, объединения людей, усовершенствования человечества… построения коммунизма, наконец! Этими практиками занимался Спецотдел ВЧК, а затем ОГПУ во главе с Глебом Бокием. Был близок к нему и Блюмкин.
В 1926–1927 гг. он был командирован в Монголию в качестве главного инструктора по государственной безопасности. Выполнял специальные задания в Китае, Тибете, Индии.
Находясь в Монголии, Блюмкин сочинял письма своей жене Кате, маме, которой уже давно не было в живых, любви своей юности Рахили и многим другим, в том числе другу Владимиру Фогельбойму. Лежа на железной кровати в Консульском городке Улан-Батора, дымя в потолок папиросами, он проговаривал эти письма про себя. Писать было нельзя.
Письма к В. Фогельбойму приведены ниже.
1.
Здравствуй, друг Володимир!
Надеюсь, ты, как всегда, бодр, весел и душишь вражескую гидру на всех фронтах. Как хочется увидеть тебя, выпить чарку, пожать твою крепкую руку! А главное – поделиться тем, что вижу и слышу здесь, в Монголии. Обсудить, разобраться. Ты всегда умел привести в систему факты и сведения, на первый взгляд, не связанные друг с другом. Тем более, что все это касается тех вопросов, которые мы с тобой обсуждали в Палестине; тех сил, которые мы мечтали направить на цели построения коммунизма. А я, друг Володька, один здесь, как сыч. Вокруг монголы да наши буржуи, все сплошь кадеты. Словом перекинуться не с кем. Буду рассказывать тебе о самом интересном.
Итак. Расстреливали мы одного ламу. Он поднял у себя в монастыре мятеж против новой власти. Монгольские солдатики отказались стрелять, так как он, видишь ли, великий кудесник, владеющий магической силой. Мол, после смерти может навредить им и их семьям. Взялись мы с моим помощником Батом. Вывели его из юрты, отошли шагов на пятнадцать. Ты знаешь – для ближнего боя или расстрелов я люблю браунинг, он мне еще в 1906-м достался после экса в Гельсингфорсе. Надежная машинка! Беру я браунинг и стреляю. Что такое? Лама как сидел, так и сидит. То ли спит, то ли что, не понять, глаза-то – щелки. Подхожу – живой. Опять стреляю, уже прицелился получше. Сидит. Я очередью. Сидит. Говорю Бату: «Ты давай». Тот расстрелял весь магазин. Наш лама хоть бы хны – ни царапины. Мы уже с близкого расстояния стрелять стали. Мать твою за ногу! Его пули будто облетают