чудесное. Потому и сел вам писать. Надеюсь, что скоро вы будете в Москве.
Ну будьте бодры и здоровы.
Целую.
Дима.
8.1.1944
Дорогой дядя Боря!
Вот и опять я на новом месте. Сейчас отдыхаю и живу в деревне…
Вчера встречал Рождество… От нечего делать читаю хрестоматию по русской литературе для 6 класса и мечтаю о Мопассане, Чехове или Ромен Роллане…
Сейчас семь часов. Ночи светлые. Вчера ночью было как днем. Вспомнились мне описания крещенских вечеров у наших поэтов и гаданья. Здесь тоже гадают. И все, как полагается. Но не могу я жить в деревне – или фронт или город. Сейчас бы в большой белый Консерваторский зал, или на чтения Яхонтова, или на собрание соломенносторожское, где такие интересные люди.
Пришлю я Вам в этом письме или следующем то, что успел написать в стихах о своих военных годах. Правда, у меня получается, как у того Вашего квартиранта-композитора, который сдал в печать тридцать гимнов и ни одного не приняли. Непризнанный поэт – фигура довольно печальная. Правда, сейчас я в первую очередь не литератор и не поэт, а просто поручик-пехотинец, попавший неожиданно с фронта в резерв. Может быть, завтра же выеду в часть, чего и желаю.
Привет всем – домочадцам, и дому, и абажуру над столом в столовой, и книжным полкам в моей бывшей комнате.
До свидания. Целую.
Дима
28.2.1944
Дорогие соломенносторожцы!
Никогда не беспокойтесь обо мне, потому что я абсолютно уверен, что никогда и ничего со мной не случится. Благополучно возвращусь на Соломенку А письма действительно часто некогда писать. Бывает так, что получишь так долго ожидаемое письмо и вынужден бываешь положить его в карман до свободной минуты. Поток захватывает и часто по целым дням не выпускает из круговорота. Мы сейчас не хозяева своего времени. Время подчинено только войне и ничему больше. А от вас все-таки всегда жду большие и интересные письма. С меня пример не берите.
Что продали пианино – хорошо.
Записку Сенько перешлите ему по почте. Все адреса у меня разбомбило.
Из «Хроники жизни Димы»
1944, 10 марта. Дима ранен.
19 марта. Д. в госпитале в Пав. Посаде.
14 апреля. Д. приехал в Москву на 2 дня.
17. V Дима уехал на фронт…
21. VI. Получили от Д. 1000 р.
23. VI. Началось наступление на Витеб. фронте…
2 марта 1944
Дорогие соломенносторожцы!
Пишу левой рукой и поэтому таким диким почерком. Позавчера фриц прострелил мне правое плечо, и я сейчас нахожусь в эвакопункте по дороге в госпиталь в Смоленск. Вспоминаю Глебкины каракули. Так что обо мне не беспокойтесь. Все в порядке. Рука работает. Пуля попала в орден Красной Звезды, а оттуда рикошетом в правое плечо. На Украине дела идут, а значит, все в порядке. Как только будет постоянный адрес, напишу.
Жив курилка.
Целую крепко.
Дима.
23 июня 1944 года[41]
Дорогие Наташа, тетя Катя, тетя Аня, дядя Боря!
Получил два письма от дяди Бори, одно – от Наташи и открытку тети Ани. Спасибо за вести о себе. У меня все отлично. В штабе подобралась хорошая публика. Разведчик-капитан – одессит. Окончил институт иностранных языков, отделение балканских языков. Начальник тыла – симпатичный простой дядя. Мы зовем его «Полтора Ивана» – за его большой рост и солидное телосложение. Он зовет меня Митей и всячески заботится обо мне. Шифровальщик – человек большого жизненного опыта, честный и работоспособный. Переводчик Паловинчик – типа того наивного и симпатичного юноши из «Дней Турбиных»[42], имя которого я забыл.
Продолжаю в другой землянке. Два часа ночи. Самое время для писем и поэтических творений (для которых у меня совершенно нет времени). Сегодня днем была прямо-таки итальянская жара, ходил по траншеям и вспоминал горячий и влажный воздух Батуми. Этот город почему-то мне очень понравился. У меня все в порядке. Жду только писем и последних известий.
Целую.
Дима.
О товарищах Дмитрия
Леня Паловинчик был одним из тех двенадцати разведчиков, которые ранним утром 24 июня вместе со своим командиром Дмитрием Удинцевым ушли за линию фронта. Накануне по всему Прибалтийскому фронту был отдан приказ о разведке боем. Немцы приняли небольшие группы смельчаков за авангард большого наступления и ввели в сражение все свои резервы. Наши генералы этого и добивались: чтобы немцы открылись, выложили козыри. В ту ночь вызвали огонь на себя и погибли десятки, а скорее всего, сотни разведчиков. Из разведгруппы Дмитрия Удинцева никто не вернулся. Эти двенадцать ребят были для Димы самыми близкими друзьями, родными людьми. Еще в 1943 году он посвятил им стихотворение, которое так и назвал – «Разведчики». В этих стихах упоминается Виктор. Возможно, это тот самый одессит и полиглот, о котором Дима пишет в своем последнем письме. Капитан Виктор Карташкин погиб на следующий день после гибели Димы – 26 июня 1944-го. В пылу грандиозного наступления никто не представил разведчиков к посмертным наградам. Да что там награды! – похоронки семьи получили только осенью. А пока они не пришли, родные продолжали ждать, надеяться и писать письма. Вскоре все эти письма вернулись с пометкой «Доставить невозможно».
14/VII 1944 г.
Милый Дима!
С 23-го июня от тебя ничего нет, и я при этом сильном наступлении волнуюсь. Конечно, тебе, верно, не до писем, но при первой возможности хоть строчку напиши. У нас все по-старому… Я только одно скажу: я устала и хочется тишины. Появились надежды об окончании войны. Скорее бы! Продолжаю через несколько дней, не помню, когда начала письмо, сегодня 14/VII, а от тебя все нет… Вчера мы лазили вечером на лестницу наверх, т. к. Вильна (Вильнюс) была взята, а фейерверка не видно от нас. Мне почему-то кажется, что ты где-то там. Кончаю, чтобы послать. Храни тебя Бог! Целую тебя! Твоя Н. Удинцева.
16/VII 1944 г.
Дорогой мой Димка!
Я давно не получал твоих писем, а хотелось бы получить. Сам, конечно, недостаточно часто пишу тебе – виноват… Где ты сейчас? Что делаешь? Как настроение? У меня все сравнительно хорошо. Дневную <практику> я уже отлетал, начал ночную. Правда, в эти дни я гуляю – у моего аэроплана что-то там сломалось. Остается мне тридцать летных ночей. Мне ужасно хочется успеть побывать на фронте. Откровенно говоря, кроме долга, меня влечет к этому то, что – я как-то вдолбил это себе в голову – от этого будет зависеть мое дальнейшее будущее. Жизнь у нас только начинается.
Последнее время, дорогой, я таким