В то время я не заметил расхождений в истории африканца и по понятным причинам не обсуждал это ни с кем, кроме своей семьи.
Теперь я думаю, что смерть Рейса спланировал Бенджамин, убедивший Полуночника солгать нам, чтобы в случае допроса гражданскими или церковными властями мы смогли рассказать только ложную версию событий. Таким образом, мы бы не выдали аптекаря и не могли бы считаться его сообщниками. Я часто думал о том, был ли папа одним из авторов этого плана.
Я совершенно уверен, что Полуночник мог солгать нам только в том случае, если бы его убедили, что это защитит нашу семью.
Бенджамин не подвергал Полуночника ни малейшей опасности, уговорив его солгать, что это он убил Рейса. Бушмену в действительности ничего не угрожало, ведь его история, даже если бы она дошла до представителей Короны или Церкви, могла быть легко опровергнута. На теле Рейса не было раны от стрелы, что могли подтвердить перевозчик и другие люди.
Следующие двадцать лет я читал о Рейсе все, что только мог найти. До наполеоновских войн он дважды упоминался в хронике Порту Артура Мора Карнейро. Там написано, что он вернулся в Порту из Гоа, где пытался снова сжать португальскую Индию в смертоносные тиски инквизиции. Почему для возобновления своей деятельности в континентальной Португалии он выбрал именно наш город, остается загадкой, но, очевидно, он думал, что большая часть торговли в нашем городе находится в руках британцев и крещеных евреев. Вряд ли это соответствовало истине, но ненависть закрывала ему глаза на истинное положение вещей.
Другая любопытная догадка состоит в том, что его настоящей мишенью могли быть не маррано, а масоны — почти невидимый клан. В то время я почти ничего не знал о нем, но, очевидно, масоны были широко представлены в высших слоях городского населения. Возможно, он хотел воспользоваться традиционным недоверием христиан к евреям, чтобы возродить инквизицию, а позже бросить все карательные силы на масонов.
Когда умер Рейс, мы посчитали, что Полуночнику лучше на время покинуть Порту. Отец, собиравшийся в поездку в верховья реки, чтобы осмотреть тамошние земли, решил взять всех нас с собой.
Мы спокойно провели две недели в каменном особняке на северном берегу Дуэро. Папа, часто бывавший там, назвал этот особняк замком Макбета, где «лампа дня затмилась ночью черной». Но мы были там все вместе и чувствовали себя счастливыми как никогда.
Глава 19
Поскольку угроза нашему тайному обществу миновала, отец, мать и я никогда больше не заговаривали о пансионе в Англии, а мы с Полуночником стали каждую неделю беседовать с сеньором Бенджамином о Торе. Бушмена она захватила с самого начала, ему очень нравилось, что Господь Израиля мог быть иногда гневным и коварным, а иногда нерешительным.
Мы снова вернулись к приятным повседневным делам, и поглощенные ими, без особых происшествий, жили до октября 1806 года.
Мне уже было пятнадцать с половиной лет, и, к моей великой радости, на верхней губе у меня уже немного пробивались усы. Я был уже почти на ладонь выше Полуночника и мамы, целых пять футов четыре дюйма, хотя до периода бурного роста, когда я достиг почти шести футов, оставался еще год. Не удивительно, что меня все больше и больше интересовали девушки.
Полуночник больше, чем когда-либо был поглощен своей работой и обучением у Бенджамина. Подвал дома аптекаря превратился в настоящую лабораторию алхимика, где рождались вызывающие головокружение сочетания странных запахов, которые часто просачивались на улицу.
Отец приобрел еще семь акров земли в верховьях реки, благодаря чему у нас стало уже четырнадцать акров. По его расчетам, уже через пару лет он мог бы начать выращивать виноград для нашей собственной винодельни. Хотя во время поездок с отцом вверх по реке, когда он пытался научить меня выращивать виноград, от меня не было никакого толку, все же мы согласились, что название «Стюарт и сын» звучит как нельзя лучше. Мама отреклась от вечной верности Моцарту и отдала свое сердце Бетховену. Она разучивала все его произведения, которые ей удавалось заказать из Лондона. Но новые рукописи шли долго из-за перебоев в работе почты, связанных с наполеоновскими войнами, бушевавшими почти по всей Европе, но пока не достигшими Португалии.
Фанни неожиданно родила четырех мордастых щенков. Во время течки она ускользнула от моего бдительного взора, как Пегас, выпорхнув из окна гостиной. Бросившись по улице, она отдала свою честь первому встречному кавалеру — желто-коричневому псу, который, судя по его свалявшейся шерсти и отвратительному запаху, вырос в канализациях Порту.
Трем щенкам из четырех мы нашли хороших хозяев, а самого младшего оставили себе. Полуночник назвал ее Зеброй благодаря белой полоске, начинавшейся на носу и тянувшейся по черно-коричневой спине. Моя верная Фанни полюбила ее больше всех, и я боялся, что мы разобьем ей сердце, если отдадим Зебру вместе с другими щенками.
В мире, за пределами нашего города, Наполеон одержал свою великую победу при Аустерлице, оставив пятнадцать тысяч русских и австрийцев гнить под солнцем Моравии. Он доказал свое превосходство на суше, и многие считали, что скоро он станет хозяином всей Европы, исключая Британию, если проявит здравый смысл и не предпримет новое наступление с моря: около года назад, 21 октября 1805 года лорд Нельсон со своим флотом уверенно одержал над ним победу у берегов мыса Трафальгар в юго-восточной Испании. С тех пор мощь британского флота только возросла, и Наполеон не решался снова послать в бой свою флотилию.
Хотя мы волновались, что Португалия может вступить в войну, оптимизма нам было не занимать. Мы свято верили, что британцы, наши главные торговые партнеры, никогда не отдадут Порту в руки французов.
В делах сердечных я был совершенно очарован семнадцатилетней девушкой с Руа-дас-Тайпас. Ее звали Мария Анжелика. Возможно, Виолетта внушила мне любовь к девушкам старшего возраста с проницательными глазами, а у этой юной леди были самые потрясающие зеленые глаза, какие мне только доводилось видеть.
Она была стройной, а волосы ее были такими густыми и черными, что в одном из своих тайных любовных стихотворений я написал, что они созданы из беззвездной ночи. Ее грудь также не могла не интересовать меня, и я просто не мог оторвать от нее своих жадных глаз.
В те дни мы должны были вести себя как достойные леди и джентльмены, и я не смел даже заговорить с Марией Анжеликой, хотя наблюдал за ней издали, завороженный ее изящными движениями. Чтобы мельком увидеть ее, я много раз на дню проходил мимо окна ее гостиной, выдумывая бесчисленные поводы, чтобы остановиться на миг, застегивал ботинки, поправлял пуговицы на штанах. Вскоре ее соседи начинали громко причмокивать при моем приближении, весело хихикая.