громадный ком отчаяния подкатывает к горлу. Это была их жизнь. Она полностью состояла из таких невесомых, ничего не значащих моментов. Это было их счастье. Такое тихое, такое тёплое. Невыносимо уютное счастье. Для двоих. Жгучий стыд. Такой никчемно запоздалый. За гнев, за несдержанность, за недоверие и ревность. И за ту боль, которую он заставил ее испытать. Он ненавидел себя. Проклинал за невозможность ценить настоящее. Теперь он готов был вырвать сердце из груди, оборвать свои крылья, отдав всё ей. Ей одной. Лишь бы она жила. Это было так странно… он никогда прежде не понимал, не сознавал сколь сильное чувство испытывает. Она питала его, как вода землю. Была его источником сил. Его персональным философским камнем.
Астахов тоже много думал об этом. Но в своём ключе. Когда становилось совсем тошно, он напивался в одиночестве, чтобы никто не видел его. У него была своя правда. Он считал себя единственно правым. Хотя и жалел, что все зашло так далеко. Его воспоминания были иного сорта. Он был убежден в том, что Сокольский изначально разрушил всё. И виноватым в трагедии он искренне считал именно его. Он удивительным образом отгородился от своих поступков. Так словно их не было. В этом ему не было равных.
Они встречались по работе, на каких-то встречах, мероприятиях. Меж ними исчезла та открытая, непримиримая, беспринципная война. Они вели себя, как подобает «нормальным», уравновешенным, деловым людям. Здоровались. Общались. Хотя оба избегали зрительного контакта и уж совершенно не хотели остаться один на один друг с другом. Соблюдали дистанцию. Оставив прошлое в прошлом. Их связывало только ожидание. Оба ждали. Терпеливо.
Зима была холодной и долгой. За ней пришла весна. Грязная, промозглая и до невозможности затяжная. Даже природа издевалась. Чудила. Дурила. Сокольский… Астахов… С каждым днём всё больше теряли последние надежды на happy end. Прошлое, настоящее: все казалось сном. И не было будущего. Даже намека.
Мила держала связь с клиникой. Единолично. Хотя и ее особо не посвящали во все подробности лечения, терапии. Она лишь слышала о том, что состояние удовлетворительное. И не более того. В медицинских терминах и препаратах мало кто разбирался, поэтому эти подробности были лишними и никому не нужными. В тот день, когда всё изменилось… Женщина заметалась. Она не знала, как поступить. Хотя часто прокручивала эти мысли у себя в голове. Но теперь, когда это случилось, оказалась совершенно не готова. С огромным трудом, но приняла решение. Как она считала единственно верное. Набрала номер, убеждаясь, что никто ее не может слышать.
— Захар Петрович… Доброго Вам вечера. Я думаю, что для Вас не секрет, что я держу связь с клиникой. Мне сегодня позвонили.
Громов полностью обратился в слух, забыв, как дышать и говорить.
— Ирина Валерьевна расценивает психическое состояние Анны… Как стабильное… Она считает, что можно и необходимо возобновить ее общение с близкими. Для начала постепенно. А далее она уже говорит о полной выписке. Я должна сообщить Александру Викторовичу. И Максиму. Но что-то мне подсказывает… что вы должны поехать туда первым. Подозреваю, что Вы вызываете у неё меньше негатива, чем все остальные. Я хочу, чтобы вы поехали к ней. И только после этого хочу сообщить об этом им обоим. Может я и ошибаюсь. Пожалуй, впервые я не знаю, как поступить…
— Я поеду туда. Выеду сегодня, завтра уже буду на месте. Оттуда позвоню тебе. Я должен знать, кто с ней это сделал.
— Позвоните мне сразу. Как увидите ее. Как поговорите с ней.
— А пропуска?
— Оформлен на Вас. Меня. И Сокольского и с Астаховым. Больше туда никого не пустят.
Громов добрался до места рано утром. Он нервничал. Но после встречи, как обещал позвонил Миле.
Александр не мог спокойно сидеть. Он нервно подпрыгивал на заднем сидении своей машины. И постоянно требовал водителя ехать быстрее. Он так долго ждал, что эти последние часы были предательски невыносимыми. Там на территории реабилитационного центра, врач говорила ему что-то, но просто не мог воспринимать никакую информацию. Он сходил с ума от нетерпения. От этого томительного ожидания перед такой выстраданной, долгожданной встречей. Ирина Валерьевна сама проводила его в сад. Майский день был тёплым. Природа потихоньку зеленела. И пение птиц здесь было таким естественным, как солнце на небе. Мужчина видел ее. Она сидела в кресле-каталке. Его руки задрожали, а по спине пошли мурашки. Он медленно подходил ближе. Это была она. Его Аня. В этом не могло быть сомнений. Сколько прошло времени? Сердечный ритм оглушал от волнения. Он присел на корточки перед ней. Губы его дрожали. Девушка медленно подняла голову. Посмотрела на гостя. Но взгляд ее был устремлён куда-то сквозь него. Далеко-далеко в пространство. Не совсем этого он ожидал от встречи. Разумеется, он понимал, что она не кинется к нему на шею. Она выглядела намного лучше. Здоровый цвет лица. Ее густые, темные ресницы. Руки на коленях. Но только взгляд был отрешенный. Цвет глаз стал более блеклым. Она не проронила ни звука. Он что-то шептал. В надежде. Но никакого отклика в ответ. Это разбивало мужчину. Жгучая обидная боль скользила в душе. Врач с интересом наблюдала за этой встречей со стороны. А потом что-то быстро чиркнула в карте. Теперь уже Сокольский заваливал ее вопросами. Он не мог определится рад он или нет изменениям в возлюбленной. Ирина Валерьевна слушала внимательно, и предельно спокойно и лаконично отвечала. Дальше началось новое время. Совершенно новое для всех. Сокольский приезжал постоянно, но натыкался лишь на отрешенную стену. Он дал себе слово не сдаваться во чтобы то не стало. Астахов также приезжал, но гораздо реже. И его не ожидало ничего другого. Оставалось уповать лишь на их настырность и напор. И сколько бы это продолжалось, одному Богу известно. Но раз в году и вилы стреляют… Это неизбежно случилось бы… Тот день, когда они приехали оба. Практически в одно время. Губернатор и Громов приехали вместе на полчаса раньше. А Адвокат приехал один. И теперь, это была немая сцена. То, как они смотрели друг на друга… не хватало лишь грома и молний среди ясного неба для пущего эффекта. Они словно не подозревали о существовании друг друга. Испепеляли глазами, прожигая ненавистью. Врач вышла в сад, оставаясь заинтересованным молчаливым свидетелем. А дальше всё было предсказуемо. Колкости. Упрёки. Претензии. Взаимные обвинения. Оскорбления. Все это громким шёпотом. И больше, больше. Оставалось совсем немного, и они в очередной раз устроили потасовку, позабыв о своём временном перемирии. Громов