На конверте значилось: «Фрэнсису Сандау, по месту жительства Рут Ларри». Я извлек конверт и вошел в дом. И не распечатывал конверта, пока не убедился, что в нем нет подвоха. Тогда я снова спрятал в карман небольшую трубочку, способную исторгнуть бесшумную и мгновенную смерть, имевшую вид естественной, уселся в кресло и открыл конверт.
Так и есть!
Еще один снимок.
На снимке был изображен Ник, старый друг Ник. Ник-карлик. Ник-покойник. Он сердито скалился сквозь бороду и явно был готов прыгнуть на фотографа. Он стоял на скалистом утесе.
«Прилетай на Иллирию. Здесь все твои друзья».
Так говорилось в записке, написанной по-английски.
Я закурил первую в этот день сигарету.
Личность Лоуренса Джона Коппера знали тут Малисти, Бейкер и Андре дю Буа.
Малисти был моим агентом на Дрисколле, и я платил ему достаточно, чтобы, как мне казалось, не бояться подкупа. Отметим, что к человеку могут применить другие средства давления, но Малисти сам узнал о моей настоящей личности лишь вчера, после того, как была произнесена кодовая фраза, являющаяся ключом к специальной инструкции. Прошло не так много времени, чтобы к нему могли успеть приложить давление.
Бейкер, с другой стороны, ничего не выигрывал, приценившись ко мне. Мы были партнерами в совместном предприятии, одной из капель в том ведре, о котором столько говорят люди. И это все. Если наши капиталы каким-то образом вступали в конфликт, то это был конфликт совершенно не персонального характера. Бейкер исключался.
Андре дю Буа тоже, как мне показалось, не принадлежал к числу разговорчивых людей, особенно после нашего разговора и моих намеков на применение крайних мер к достижению необходимого мне результата.
На Вольной тоже никто не знал о месте моего назначения, никто, кроме Секара, а его память я предварительно стер перед вылетом.
Я решил рассмотреть другую возможность.
Если Рут была похищена и ее принудили написать записку, которую она мне послала, тогда тот, кто ее похитил, мог предположить, что если я отреагирую, то получу и это письмо, а если нет — то ничего страшного.
Предположение казалось возможным.
Это означало, что на Дрисколле был человек, имя которого я не прочь был бы узнать.
Стоило ли терять время? С помощью Малисти я мог бы, наверное, выловить отправителя последнего снимка.
Но если за этим человеком находился другой человек и если тот второй не дурак, то его подчиненный будет знать очень мало и вообще может не иметь отношения к делу. Я решил пустить по следу Малисти, а о результатах пусть доложит мне на Вольную. Но сразу же звонить ему из Малинового дворца я, конечно, не стал.
Всего несколько часов спустя уже не будет иметь значения, кто знал, что Коппер — Сандау. Я уже буду в пути и никогда больше не буду Коппером.
— Все несчастья в этом мире, — сказал мне однажды Ник-карлик, — происходят из-за красоты.
— Может, из-за правды или доброты? — возразил я.
— Они тоже помогают. Но главный преступник — это красота. Вот где изначальное зло.
— А не богатство?
— Деньги — это тоже красиво.
— Что-нибудь еще, чего не хватает: еда, вода, женщины…
— Точно! — воскликнул он, с такой силой опуская на стол кружку с пивом, что в нашу сторону повернулся десяток голов. — Красота, черт ее побери!
— А как насчет красивых мужчин?
— Все они или подонки — те, которые знают, что получили все даром, или тихони, потому что знают, что остальные парни их терпеть не могут. Подонки портят жизнь остальным людям, тихони — мучают сами себя. Обычно они слегка съезжают с дорожки — и все из-за проклятой красоты!
— А как насчет красивых вещей?
— Они заставляют людей красть или завидовать, если они не могут ими завладеть, черт побери!
— Погоди. Вещь не виновата, что она красива, и симпатичные люди тоже не виноваты, что они такие. Так получилось, и все тут.
Он пожал плечами.
— Вина? А кто говорит в вине?
— Ты говорил о зле. Это уже подразумевает вину, рано или поздно. Это вне сомнений.
— Тогда красота тоже виновата, черт бы ее побрал!
— Красота как абстрактный принцип?
— Да.
— Присущий отдельным вещам?
— Да.
— Это чепуха! Вина подразумевает ответственность, какого-то рода намерение…
— Отвечать должна красота!
— Возьми еще одно пиво.
Он взял и снова рыгнул:
— Ты погляди вон на того смазливого парня возле бара. Вон того, что старается подцепить девку в зеленом платье. Кто-то скоро даст ему в морду. А если бы он был урод, ничего такого не случилось бы.
Чуть позже Ник доказал свою правоту, расквасив парню нос, потому что тот назвал его коротышкой. Поэтому в том, что он говорил, могла быть доля истины. Ростом Ник был примерно четыре фута. У него были руки и плечи силача. Он мог кого угодно побить на кулачках. Голова у него была нормальных размеров с шапкой нормальных густых русых волос, над бородой и курносым носом голубели глаза. Нос был свернут вправо, и усмешка у него была недобрая, как правило, она открывала только с полдюжины желтоватых зубов. Но ниже пояса он весь пошел узлами. Он вырос в какой-то жутко военной семье. Отец его был генералом, и все его братья и сестры, не считая одного, были офицерами. Детство Ник провел в обстановке, насыщенной приемами военного искусства. Назовите любой вид оружия — будьте уверены, Ник умел с ним обращаться. Он умел фехтовать, стрелять, ездить верхом, закладывать подрывные снаряды, ломать доски и шеи ударом ладони, жить в дикой местности — и проваливался на любой медкомиссии в Галактике, потому что был карликом. Я нанял его в свое время как охотника, приканчивать продукты моих неудачных экспериментов. Он ненавидел все красивое и всех, кто был выше его ростом.
— То, что красивым считаю я или ты, — заявил я, — может вызвать приступ тошноты и отвращения у регилианца, и наоборот. Следовательно, красота — понятие относительное. Ты не можешь низвести ее как абстрактный принцип…
— Дерьмо! — возразил он. — Просто они воруют, насилуют и калечат из-за других вещей. И все равно это потому, что красота сидит себе посиживает и заставляет рвать жизнь на части.
— Тогда как ты можешь обвинять красоту в отдельной вещи…
— Мы с регилианцами ведем дела, так?
— Так.
— Тогда можно сделать перевод. Вот и все, и рассуждать тут нечего. Все ясно.
Потом тот смазливый парень, который пытался подцепить девицу в зеленом, прошел мимо, направляясь в известную комнату для джентльменов, и назвал Ника коротышкой, требуя, чтобы тот убрал с дороги свой стул, и на этом наш вечер в баре кончился. Ник клялся, что умрет в походе, на каком-нибудь экзотическом сафари, но на самом деле нашел свою вершину Килиманджаро в госпитале на Земле, где его вылечили от всего, что его беспокоило, кроме ураганного воспаления легких, которое он подхватил в госпитале.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});