Кто они?
Я не мог припомнить имени Грин Грин, как ни старался, но что такое Остров Мертвых, я, конечно, знал.
— Благодарю вас, Андре.
— Что-то не так, мистер Сандау?
— Да. Но я все улажу. Не волнуйтесь, это вас не касается. И забудьте мое имя.
— Уже забыл, мистер Коппер.
— До свидания.
— До свидания.
Я направился в дом на улице Нуаж. Там я прошелся по комнатам, нашел спальню Рут и внимательно осмотрел ее. Вся обстановка полностью оставалась на местах. Одежда Рут тоже оставалась в шкафах и ящиках, включая разного рода мелкие личные вещи, которые люди не оставляют в старых жилищах, если меняют адрес. Было забавно и странно бродить по дому, который не был уже таким, как раньше, и то тут, то там натыкаться на знакомые предметы: старинные часы, разрисованную ширму, инкрустированный портсигар, — это напоминало мне о жизни, которая перетасовывает вещи, некогда значимые, с предметами, чужими для вас, уничтожая их особое тонкое очарование, остающееся лишь в вашей памяти о прошлом времени и месте, и это вас беспокоит, недолго, непонятно, каким-то сверхреальным образом, а потом и это очарование умирает, продырявленное фактом встречи с ним, и чувства, которые вы уже успели позабыть, снова исчезают, покидая воображаемую картину в вашем сознании. По крайней мере именно это я чувствовал, пока отыскивал какой-то след, намек на то, что здесь могло произойти. Час проходил за часом, и одна за другой все вещи в доме прошли сквозь сито моего пристального внимания, и тогда мысль, осознанная мною в конторе адвоката, все то, что не покидало меня по пути с Вольной и еще раньше, с того дня, когда я получил первое письмо с фотографией, эта мысль завершила круг обращения: из мозга в чрево и обратно в мозг.
Я присел и закурил сигарету. Фотографию Рут делали в этой комнате, не на фоне голубого неба и скал, как на остальных снимках. Я тщательно обыскал комнату, но ничего не нашел. Никакого намека на насилие, ни одного намека на личность моего врага. Эти слова я сказал вслух: «Моего врага», — первые слова, которые я произнес после «До свидания», с которым покинул седоволосого, внезапно оказавшегося любезным адвоката, и слова отозвались странным эхом в пустом доме-аквариуме. Моего врага…
Теперь все стало ясно. Я был на прицеле. Почему — этого я пока не мог сказать наверняка. Самый простой ответ — меня хотят прикончить. Если бы я только мог знать, кто из моих многочисленных врагов стоит за всем этим, решать было бы гораздо легче. Я постарался припомнить каждую деталь. Я постарался тщательно взвесить выбор моим противником места встречи, нашего поля битвы. Я вспомнил о посетившем меня сне, где я видел это место.
Если кто-то хотел нанести мне вред, то глупо было с его стороны заманивать меня именно сюда, если только он что-то знал о той силе, которую я получу, едва ступлю на землю созданного мною мира. Но если я вернусь на Иллирию, то найду там союзников во всем, потому что много столетий тому назад именно я пустил эту планету вращаться по ее орбите, и именно там находится Остров Мертвых, мой Остров Мертвых…
…и я вернусь туда. Я это знал. Рут, а может быть, Кати… Это требовало моего возвращения в необычный Эдем, некогда сотворенный моими руками. Рут и Кати… Два образа, которые мне не хотелось бы помещать рядом, но другого выхода не было. Но раньше они не существовали для меня одновременно, и теперь перемена совсем не нравилась мне. Да, я отправлюсь туда, и тот, кто наживил для меня эту наживку, горько пожалеет об этом, но жалеть будет недолго, потому что останется на Острове Мертвых навсегда.
Я раздавил сигарету, запер розовые ворота замка и возвратился в «Спектр». Мне вдруг захотелось есть.
Я переоделся к ужину и спустился в холл. Там я приметил приличного вида ресторанчик, но он, как назло, как раз закрылся. Поэтому у стола регистрации я навел справки о приятном местечке, где бы в этот час я смог поужинать.
— Поезжайте в Башню Барта у Залива, — простонал ночной портье, подавляя зевок. — Они не закрывают до самой ночи. У вас еще есть несколько часов.
Итак, я узнал у него, как туда проехать, покинул отель и уладил одно дело, касающееся верескового корня. Смехотворно, это слово подходит здесь больше, чем «странно», но ведь все мы живем под сенью Большого Дерева, верно?
Я подъехал к ресторану и оставил скользанку на попечение какой-то ливреи. Обычной ливреи, которую встречаешь повсюду, с улыбающимся лицом, они открывают дверь, которую я могу открыть сам, и подают полотенце, которого мне не нужно, подхватывают чемодан, который мне не нужно нести, и правую руку всегда держат на уровне пояса, ладонью кверху при первом же блеске металла или похрустывании соответствующего сорта бумаги, и карманы у них глубокие, туда может войти много. Они не отстают от меня уже тысячу лет, и я вовсе не против этой униформы. Я ненавижу проклятую улыбку, которая включается лишь по сигналу и никак иначе. Моя скользанка была припаркована меж двух полосок краски на покрытии дороги.
В свое время на чай давали лишь в случае, если услугу требовалось оказать быстро и расторопно, и это должно было компенсировать низкий заработок определенного класса служащих. Это понимали и принимали. Но уже в моем веке туризм в развивающихся странах дал понять, что все туристы — это копилки, и таким образом был создан прецедент, распространившийся затем во все страны, даже в родные страны туристов. Теперь все, носившие униформу, знали о выгодах, которые могли бы получить, и поставляли клиентам ненужное и незаконное с любезной улыбкой. Армия ливрейных покорила мир. После их безмолвной революции в XX веке мы все превращаемся теперь в туристов, едва только перешагнем порог дома, мы становимся гражданами второго класса, которых безжалостно эксплуатируют улыбающиеся легионы, коварно и навсегда одержавшие победу.
Теперь в любом городе, стоит только приехать, ливреи кидаются мне навстречу, смахивают несуществующую пыль с моего воротника, суют в руку какую-нибудь брошюру, пересказывают сводку погоды, молятся за мою душу, перебрасывают мостки через ближайшую лужу, держат над моей головой раскрытый зонтик — и в солнечные и в дождливые дни, или светят на меня ультра-инфра-фиолетово-красным фонариком, если день выдался облачным, извлекают торчащую нитку из пуговицы у меня на поясе, чешут мне спину, подбривают сзади шею, застегивают ширинку, полируют мне туфли, и улыбаются — и это все прежде, чем я успеваю заявить протест, — и правая рука их уже торчит на уровне пояса. Проклятье, каким приятным местом стала бы Вселенная, если бы мы все носили блестящие, скрипящие униформы-ливреи. Нам бы всем приходилось тогда улыбаться друг другу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});