Ричард улыбнулся, и в этой улыбке не было и намека на благодушие и дружелюбие.
— Мартеллу удалось отогнать безбожников от сердца христианского мира, а не загнать в ловушку собственную армию, — заметил Ричард.
Конрад вспыхнул, с трудом сдерживая ярость.
— Временное отступление, — ответил Конрад не так уверенно, как хотелось бы. — Но с вашей помощью, несомненно, я загоню язычников в море.
Ричард почесал щеку и мимоходом огляделся, как будто устав от разговора.
— Если бы вы со своим королем Ги не сдали Иерусалим, вам моя помощь вряд ли понадобилась.
Конрад почувствовал, как от волнения у него стала подергиваться щека.
— Ги — распустивший сопли идиот, — произнес Конрад. — Я стану настоящим королем в соответствии с божественным правом, дарованным моей семье.
Ричард шагнул вперед и, приблизив свое лицо к лицу Конрада, с беспощадной проницательностью посмотрел ему в глаза.
— Королями становятся благодаря деяниям, а не словам, даже если это слово Божье.
Казалось, Конрад вот-вот готов был взорваться, как вдруг вспомнил: холодные голубые глаза, в которые он смотрел, принадлежат тому самому сбившемуся с пути мальчишке, которого постоянно стыдил король Генрих.
— Очень мудро, Ричард, — ответил он, и его губы растянулись в кривой улыбке. — Если не ошибаюсь, твой отец говорил что-то подобное и тебе. Причем не единожды, насколько я помню. И без снисходительности.
В одну секунду маска спала, и Конрад увидел истинное лицо Ричарда: на точеном лице проступили черты безжалостного убийцы. Конрад понял, что его слова ударили дракона в самое уязвимое место. Неужели его правлению в роли номинального короля Иерусалима придет быстрый конец от меча мстительного, оскорбленного монарха?
А потом избалованный, обидчивый ребенок вновь исчез, уступив место спокойному, уравновешенному политику. Ричард отвернулся от Конрада, как будто и так потерял много времени за разговорами с этим самопровозглашенным королем. Он обратил взгляд на дрожащего пажа Конрада, который с плохо скрываемым ужасом наблюдал за ними, став невольным свидетелем напряженного противостояния между двумя тронами.
— Приведи вашего лучшего глашатая, владеющего языком безбожников, — приказал Ричард. — Я хочу передать послание язычнику Саладину. — Потом, повернувшись к Уильяму, безучастно стоявшему рядом во время пылкого обмена «любезностями», и понизив голос, но так, чтобы услышал Конрад, произнес: — Поедешь с глашатаем. И возьми с собой пленного матроса, дабы он на деле подтвердил свои обещания. Я должен знать каждое слово, которое будет произнесено в кругу безбожников.
Конрад сделал было шаг вперед, чтобы возмутиться. Неслыханное оскорбление! Заподозрить, что глашатай неверно истолкует или утаит информацию от своих братьев во Христе! Но что-то в холодных глазах Ричарда заставило маркграфа прикусить язык. Этот высокомерный нахал, как ни крути, был последней и единственной надеждой Конрада. Во всяком случае пока без помощи Ричарда ему не обойтись. Ричард вновь взглянул на Конрада, как будто в раздумье.
— Мои люди устали после длинного и трудного пути, — произнес он. — Может, окажете милость и устроите пир в честь прибытия на Святую землю ваших братьев?
Затем, не дожидаясь ответа, направился к толпе любопытных зевак, которые в волнении тянули к нему руки.
— Вы окажете мне честь, — прошипел Конрад, наблюдая, как Ричард обнимается с его солдатами, словно со своими собственными. Конрад заметил восторженный блеск в глазах воинов, будто Ричард Львиное Сердце был самим Христом, спустившимся с небес, чтобы привести их к победе и раю. Все его солдаты сосредоточили свое внимание на этом отважном приезжем в роскошной алой мантии. В одно мгновение Конрад, их единственный предводитель в самые суровые военные времена, был забыт.
Конрад медленно побрел назад, к лагерю. Своему лагерю. Глядя на выцветшие, рваные палатки, трепещущие на морском ветру, маркграф заставил себя обуздать эмоции. Да, сейчас Ричард Львиное Сердце ему необходим. Но когда они одержат победу над Саладином, у него будет более чем достаточно времени, чтобы организовать этому королю-мальчишке несчастный случай с печальным исходом.
Глава 24
ГЕРОЛЬДЫ
Маймонид мог списать это на игру воображения, но ему показалось, что время остановилось. Тронный зал султанского дворца был на удивление тих и недвижим. Воздух застыл, как будто весь двор Айюбидов задержал дыхание. Даже вездесущие мухи таинственным образом исчезли из украшенного колоннами зала, вероятно испугавшись самого противостояния, которое назревало под покровом убийственной тишины. В этом подавляющем вакууме, настолько мощном, что он вобрал в себя даже память о звуке, раввин понял истинный смысл высказывания замкнутых знатоков каббалы[59]: «В тиши раскрывается бесконечность». В этот решающий момент, когда все другие мысли вылетели из головы, Маймонид почувствовал присутствие Господа. И Судьбы.
На мраморном полу, всего в тридцати шагах от раввина, стояли испуганные герольды. Они принесли вести — пока еще не озвученные — от прибывших недавно полководцев, вести, которые перевернут ход истории. Троих отрядил король по прозвищу Ричард Львиное Сердце, чьи корабли были впервые замечены у берегов Палестины всего четыре дня назад. Новость о прибытии неверных захватчиков тут же облетела округу, вселяя ужас в сердца евреев и мусульман и неуверенность — в сердца оставшихся в Иерусалиме христиан, которые уже привыкли к снисходительному и беспристрастному правлению Саладина. Шпионы аль-Адиля сообщили, что у северного побережья кинули якорь более двухсот судов, на борту которых от пятнадцати до двадцати пяти тысяч человек. Новоприбывшие присоединились к своим осажденным братьям в окрестностях Акры. Такая армия, объединившись с остатками сил крестоносцев из Палестины, представляла собой довольно серьезную и непосредственную угрозу мусульманскому господству.
Султану удавалось сохранять внешнее спокойствие, но Маймонид заметил первые признаки неподдельного напряжения на лице друга; таким он не видел султана почти два года — со дня сражения при Хаттине. После того как пал Иерусалим, а выжившие франки были нейтрализованы на побережье, где, как надеялся раввин, они в конце концов умрут от голода или тифа, Саладин разрешил большей части своих сподвижников, принимавших участие в священной войне против неверных, вложить оружие в ножны и вернуться домой, в Сирию и Египет. Он сохранил ядро боевых сил, чтобы оборонять Палестину, но этого было недостаточно для противостояния угрозе подобного масштаба.