Тот было трепыхнулся, а потом, хлопнув глазами, осклабился.
— Фолсджер, старина! Ты ли это?!
— Как видишь.
— Значит, решил свои проблемы?
— Это вы, конгрессмены, их решаете, а мы — улаживаем, — пробурчал Бен.
— Ты чем-то недоволен, старина?
— А что ты пристал к парню?
— Он потрясающе танцует.
— Ну и что. Он не артист. Он мой друг, — набычился Бен.
Обняв его за плечи, Грэвс рассмеялся.
— Странные вещи ты говоришь, старина. И потом — этого японца я никогда не видел в твоей компании… Кто он, кстати?
— Доктор философии, профессор Сато Кавада.
— Не может быть! — так, словно его ужалили, воскликнул Грэвс, с любопытством отыскивая в зале профессора.
Кавада в это время с двумя девушками подходил к их столику. Рассаживая и знакомя девушек с Терье и Доли, Кавада с тревогой посмотрел в сторону Фолсджера. Перехватив взгляд Сато, тот улыбнулся ему и помахал рукой.
— Ты что, его знаешь? — жестко буравя Грэвса, спросил Бен.
— Нет, дружище, — задумчиво ответил тот, — но завтра в Вашингтоне, на встрече учёных разных стран с представителями парламентов США, Франции, Советского Союза, Англии, Китая и Японии, основной докладчик… — Грэвс сделал многозначительную паузу, — будет доктор философии, профессор Кавада.
— Может быть. Во всяком случае, сразу после ужина он, кажется, летит именно туда.
— Познакомь нас, — просит конгрессмен.
— Пусть парень отдышится. Потом мы подойдём к тебе сами.
— Передай. Если завтра он выступит так же блестяще, как сейчас станцевал, то успех ему обеспечен.
— Сам скажешь, Фолсджер.
Сато не видел подошедшего к нему сзади Фолсджера. Он был увлечён рассказом о том, где и как научился столь великолепно танцевать.
— Моя мама, — говорил Сато, — знаменитая в Японии балетмейстер. А сестра, так же, как и вы, Джила, — он кивнул девушке Бена, — преподаватель хореографического колледжа. Сестра-то меня и натаскала. Мы с ней под маминым руководством танцуем вместо физзарядки по утрам. Иногда и по вечерам… Лучше танца зарядки нет.
Фолсджер положил руки на плечи разговорившегося Сато.
— Пока я полон впечатлений, мне не терпится сказать пару слов.
Бен потянулся за своей рюмкой.
— Джила и Сато, вы были неподражаемы. Такого чуда я ещё не видел. За волшебство танца! — с пафосом провозгласил он.
— Я впервые, будучи здесь, в Америке, — размышляя о чём-то своём, промолвил Терье, — был по-настоящему поражён.
— Позволю не согласиться с вами, доктор Банг.
Белёсые брови Терье взметнулись ко лбу.
— Вас первой потрясла и повергла Доли, — напомнил Кавада.
— Не передёргивайте, мой друг. Доли — произведение природы. А я…
— Причём редчайшее, — перебил Сато.
— Вот именно! А я имел в виду художественное творчество…
Неужели из всех видов художественного выражения себя человеком вас поразило лишь искусство танца? — не без нотки недоверия протянула Джила.
Вопрос загнал Терье в угол. Он задумался и, смущенно потупившись, ответил:
— Вы правы, Джила… Конечно, нет… Ещё живопись… Меня потряс Сальвадор Дали. Его картина «Постоянство памяти».
— Где на веточках и камушках мокрыми тряпочками сушатся часы, — проявила осведомлённость подружка Джилы.
— Правильно, девочка… Ты их видишь тряпочками, а я — иначе. Глядя на эти размякшие и оплывающие часы, у меня возникает смутное чувство, что с временем дело обстоит не совсем благополучно. И благодаря такому изображению часов, на фоне пустовато-холодного ландшафта, время предстаёт таким, какое оно есть на самом деле. Не духовной, не бесплотной, а материальной средой… Кроме того, если всмотришься и задумаешься, ты наверняка ощутишь время как нечто живое. Вроде паука, паутина которого держит тебя, проходит через тебя, и ты начинаешь понимать, что без этой паутины-времени не возможна ни жизнь, ни ты сам… Написать Время в этом мире мог только гений.
— Может, я совсем дурочка, но у меня картина Дали «Постоянство памяти» никаких подобных чувств и мыслей не вызывает, — бросает подружка Джилы.
— Тут дело совсем в другом, — успокоил девушку Терье, собираясь растолковать, в чём именно дело.
Доли, угадав его намерение пуститься в объяснения проблем, далеких от ресторанной обстановки, решительно вмешалась.
— Милый, ты забыл об иллюстрации к «Белому киту» Германа Мелвилла. Она, — Доли лукаво смотрит на Терье, — насколько я помню, тоже произвела на тебя впечатление.
— Ты же знаешь, Доли, — морщится альбинос, — постольку поскольку они…
Их глаза сталкиваются. Терье догадывается о ее намерении и обрывает мысль. И, отвлекаясь от нее, твердо заявляет:
— Сальвадор Дали, что бы о нем ни говорили, — это явление.
…В тот же вечер Фолсджер узнал и то, что должно было последовать вслед за «постольку поскольку они…» Рассказала Доли.
Оказывается, пока Фолсджер отсиживался в казематах Интерпола, Банг зря времени не терял. Через Доли, а потом и сам завязывал знакомства с учеными, встречался с ними. Даже провел две публичные лекции. Одну на медицинском факультете университета Джона Гопкинса в Балтиморе, а другую для биофизиков и биохимиков в Калифорнийском университете. Что-то о влиянии Времени-Пространства на развитие биологических особей, химические соединения и составы веществ.
Позже Бен в вырезке, сделанной Терье, читал одну из публикаций Калифорнийского репортера о прослушашной им лекции. Этот небольшой отчет с броским заголовком-вопросом «Новый взгляд на мир?» — прошел, к сожалению, незамеченным. На вырезке рукой Банга к отчеркнутому им абзацу была сделана приписка: «Пока их мало, но они задумались».
«Норвежский ученый Терье Банг, — писал журналист, — изложил, как показалось большинству специалистов, весьма странную теорию о влиянии Времени-Пространства на суть вещей…
Странную? Возможно. Но в чем ее странность?.. Да в том, как утверждают жрецы от храма науки, что она противоречит аксиоматичным законам физики, лежащим в основе живой и неживой природы Земли… Но кто их возвел в ранг аксиом? Люди. Безусловно талантливые, имеющие и отстаивающие свою точку зрения. Но кто сказал, что усомниться в аксиомах — значит надругаться над Истиной?! Разве трудно допустить, что это новый взгляд на мир. Согласен, оглушительно необычный, но интересный. Во всяком случае, возражения компетентных оппонентов не убедили ни мен ни публику».
Выступления Банга возбудили к нему интерес. Нестандартность мышления всегда интригует, вызывает сочувствие, но, как правило, не находит единомышленников. Банга за глаза называл «Временщик из викингов». Считали чудаком, но к мнению его прислушивались.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});