Поверила ли Ева Евгеньевна Гитаеву? И да, и нет. Скорее не совсем поверила и решила проверить. Несколько дней спустя она вновь проследила за Гитаевым, только действовала на этот раз осторожнее, осмотрительнее. Удалось!
Гитаев действительно вошел в этот дом, в этот подъезд, в квартиру Колоскова…
— Именно в его квартиру? — В голосе Скворецкого слышалось недоверие. — Но как вы могли знать, в какую квартиру он вошел, откуда такая уверенность?
— Очень просто: лестницы в этом доме, где живет Колосков, застеклены, и мне с улицы было видно, куда именно, в какую квартиру зашел Гитаев. Это была квартира Колоскова, я потом проверила… Вот и все, — закончила Варламова.
Больше к вопросу о Колоскове они с Гитаевым не возвращались.
Кирилл Петрович задумался: «Зеро»? Так ли? Что-то не очень похоже. Неужели Гитаев мог так легко «продать» резидента? Хотя, с другой стороны, и не такое бывает. Бывает всякое… Ясно одно: Варламова тут говорит правду. Задала она новую задачу. Теперь — Колосков…
— Простите… — робко прервала ход его мыслей Ева Евгеньевна. — Я сказала все, всю правду. Что теперь со мной будет? Что меня ждет?
— А этого я при всем желании не могу вам сказать, — развел руками майор. — Сам не знаю. Следствие-то ведь только начинается. Говорите — всю правду? Посмотрим. Одно скажу: грехов на вашей совести немало.
Глава 21
Между тем не теряли даром времени и специалисты Наркомата государственной безопасности по шифрам: они потрудились на славу. В результате упорных, настойчивых поисков, после целого ряда неудач запись цифр, найденная у Бугрова, была расшифрована. Смысл шифрограммы был таков: «Вам в помощь направлены два проверенных агента с рацией. Имеют подход к „Трефу“. Сообщите условия связи».
Судя по всему, это было сообщение о переброске Гитаева и Малявкина, «Музыканта» и «Быстрого». Об этом говорила и дата поступления шифрограммы, отмеченная в дневнике Бугрова, — май месяц.
Теперь, когда ключ к шифру был подобран, радисты наркомата с особым рвением искали в эфире марш из «Фауста». И не зря. Несколько дней спустя на стол Скворецкого легла расшифровка новой радиограммы: «Связь „Быстрым“ установили. Ближайшие дни направим ему питание рации. Он подтверждает гибель „Музыканта“. Ваше предложение принято. Рекомендуем контактов „Быстрым“ пока воздержаться. Ускорьте операцию „Треф“.
Как только Горюнов появился в наркомате, Кирилл Петрович ознакомил его с радиограммой.
— Ну, Виктор, теперь держись, пробил и ваш час. Как там, кстати, Малявкин? Не скис еще от безделья?
— Скиснуть-то не скис, только бородой и бакенбардами так оброс, что родная мать не узнает. Но это мелочи. Хуже другое.
— Что еще?
— Костюкова, — вздохнул Виктор. — Генкина мамаша. Поедом ест. Меня-то она просто не замечает, презирает, а Борису житья не дает. Придет с фабрики, орудует на кухне, а сама гудит, гудит: «Люди на фронте кровь проливают, лупят фрица в хвост и в гриву, вон Генка — третий орден, пишет, получил, а эти (Борис, значит, ну и я, конечно)… Дальше следует уже прямой переход на личности: „Борька, эй, Борька! Долго будешь баклуши бить, без дела болтаться? Почему на фронт не вернешься? Я, дура, думала, он на побывку — и обратно, ан нет… Да что же это за напасть такая, господи?“
Скворецкий от души смеялся.
— Ай да Костюкова! Ну молодец тетка! А вы что? Как выкручиваетесь?
— Да, вам смешки, а как тут выкрутишься? Борька бубнит: то да се, мы в командировке, у нас дела. А она свое: «Какие такие дела? Я на фабрику — они (заметьте, уже ОНИ!) дома. Я с фабрики — обратно дома. Это что же за дела такие, что за командировка — цельный день дома околачиваться? Вы думаете что? Мне комнаты жалко? Да живите себе, живите, но воевать же надо! Нет, пойду к вашему начальству. Вот те крест пойду…» И что вы думаете, — опять вздохнул Горюнов, — ведь пойдет. Она такая. Что тогда? Хоть «крышу» меняй.
— Да-а, — протянул Скворецкий. — Это уже серьезно. «Крышу»-то менять нельзя. Особенно сейчас, накануне событий. Надо что-нибудь придумать. Слушай, а что, если ее опередить? Договориться с военкоматом и вызвать ее туда? Как, надежный она человек?
— Человек-то надежный. Потомственная ткачиха. И все же…
— Хорошо, посоветуюсь с комиссаром…
На следующий день Горюнов пришел в наркомат только к ночи. Кирилл Петрович ждал его с нетерпением: это был день, назначенный абвером «Быстрому» для выхода в эфир. И все же как результат сеанса ни волновал майора (ведь прошлый раз немцы молчали), начал он с другого:
— Как Костючиха? Не заела вас с Малявкиным окончательно?
— Представьте себе, нет, — рассмеялся Виктор. — Совсем наоборот. Переменилась наша хозяйка. За какие-нибудь сутки. Вернулась сегодня домой среди дня, раньше обычного, сама не своя и все на Борьку поглядывает, да как-то чудно, с уважением. И ласковая такая: Боренька да Боренька, не хочешь ли того, не хочешь ли сего… Даже со мной стала лучше не надо. Я уж, грешным делом, подумал: не ваша ли работа? Что, вызывали ее в военкомат? Воспитывали?
— Вызывали, — кивнул Кирилл Петрович. — Воспитывали. Видишь — помогло.
— Еще как помогло! Будь здесь военком, что с ней беседовал, расцеловал бы его.
Майор медленно встал из-за стола и, повернувшись к Горюнову вполоборота, ткнул себя указательным пальцем в правую щеку:
— Целуй.
— То есть? — не сообразил Виктор. — Я же сказал — военкома.
— Я и говорю — военкома.
— Вы? — покатился со смеху Горюнов. — Вы?
— Я, — важно сказал Скворецкий. — Я и есть тот самый военком. Целуй, говорю, разбойник!
Кирилл Петрович рассказал Виктору, как прошла беседа. Костюкова все поняла с полуслова. Он ей объяснил, что живущие у нее офицеры выполняют важное, ответственное задание. «Милые, — сказала она, — что бы вам сразу сказать! Неужто мне, старой ткачихе, доверить нельзя? Да я — с дорогой душой. Коли надо, и сама помогу». Вот и вся беседа.
— Теперь, — закончил Скворецкий, — тылы у вас обеспечены. Ну, а ты что сияешь, как медный грош! Неужели абвер? Чего молчишь? Выкладывай!
Да, на этот раз сеанс состоялся, абвер вышел в эфир. Горюнов протянул Скворецкому листок бумаги. Это была расшифровка радиограммы, принятой Малявкиным. Германская разведка ставила «Быстрого» в известность, что в скором времени к нему прибудет связник, доставит питание к рации, передаст инструкции. От «Быстрого» запрашивали явку. Ответ он должен был дать через два дня.
— Явку? — задумался Кирилл Петрович. — Явка — не проблема. Можно где-нибудь на бульваре, в сквере. Скажем, возле Петровских ворот или на Трубной площади. Сообщить дни и часы. И бакенбарды у «Быстрого» свое сыграют. Меня, говоря по совести, волнует другое: как быть, если связник захочет проверить «крышу» «Быстрого», его убежище? Вести к Костюковой?