Обрадованная находкой, Джулия не заметила черного мотоцикла, который ехал за ними следом всю дорогу, по Дорчестерлейн и до поворота на Кентербери, постоянно держась за несколько машин позади них. Джулия вела машину, а Саммер принялась листать дневник, читая вслух самые интересные места.
— Только послушай. «Третье марта. Неожиданно получил письмо от архиепископа Кентерберийского. Он настаивает на возможности приватно ознакомиться с Манифестом. Шила в мешке не утаишь, хотя я и не понимаю, как это произошло. Покойный профессор Уорсингтон убеждал меня, что всю жизнь хранил это в тайне, но, видимо, раскрыл секрет на смертном одре. Не важно. Я отклонил приглашение архиепископа, рискуя навлечь на себя его гнев, но надеюсь, мы сможем разрешить все проблемы, когда наконец-то наступит мир».
— Ты сказала, профессор Уорсингтон? — переспросила Джулия. — Это же известный археолог из Кембриджа начала прошлого века. Он провел несколько масштабных раскопок в Палестине, если мне не изменяет память.
— Странновато, — ответила Саммер, продолжая листать дневник. — Но Китченер был прав насчет гнева архиепископа. Вот он пишет две недели спустя: «Этим утром меня посетил Лоури, епископ Портсмутский, по поручению архиепископа Дэвидсона. Со всем своим ораторским искусством убеждал меня отдать Манифест в дар англиканской церкви во благо всего человечества. Но не стал уточнять, что церковь собирается с ним делать. С первого мгновения, как я узнал о Манифесте, моей единственной целью был лишь поиск истины. К сожалению, вынужден признать, что церковь нашей страны, напротив, проявила страх и возжелала скрыть истину. Попади он в их руки, Манифест навеки канет в небытие. Я не могу допустить этого, о чем я и сообщил епископу Лоури, к его глубочайшему разочарованию. Хотя этому еще не время, но я считаю, что в конечном счете этот конфликт будет разрешен, и опубликование Манифеста станет новой искрой надежды для всего человечества».
— Да, он явно считает этот Манифест документом огромной важности, — сказала Джулия. — А еще этот епископ Лоури. Его шифрованное письмо Дэвидсону, написанное в июне того года, становится все более интригующим.
— Китченер не излагает всех деталей, но его раздор с церковью становится сильнее, — сказала Саммер. — Вот он пишет, в апреле. «Планы летнего наступления во Франции почти готовы. Постоянные угрозы от прислужников архиепископа становятся совсем невыносимы. Премьер-министр одобрил выделение мне охраны, и слава Господу, что мне не потребовалось объяснять, по какой причине она мне нужна».
— Вот так появляются наши Уингейт и Стернс, — заключила Джулия.
Саммер принялась листать дневник быстрее. Они подъезжали к Кентербери.
— В апреле и мае он постоянно пишет о планах военных действий. Лишь изредка отдыхает с родственниками в Брум Парк. Стой, вот послушай. «Пятнадцатое мая. Снова приходил епископ Лоури. Угрожал. Учитывая его мерзкое поведение, он больше принес бы пользы стране, работая в военной разведке, а не возглавляя Портсмутскую епархию». На следующий день он пишет: «На улице произошел конфликт с незнакомым представителем англиканской церкви. Тот требовал отдать Манифест. Капрал Стернс отвадил его. Я уже начинаю жалеть, что вообще нашел этот проклятый документ тогда, в семьдесят седьмом… или что дал его на расшифровку профессору Уорсингтону в прошлом году. Кто бы мог подумать, что ветхий кусок папируса, который я купил у нищего, когда мы проводили инспекцию в Палестине, может привести к таким последствиям?»
Саммер перевернула страницу.
— Эта дата тебе о чем-нибудь говорит? — спросила она Джулию.
Джулия задумалась.
— Это было задолго до его героических дел в Хартуме. В 1877 году, насколько я помню, он служил на Ближнем Востоке. Возглавлял армейский инспекционный отряд в северной Палестине, работавший в рамках Фонда исследований Палестины, основанного королевой Викторией.
— Он был исследователем?
— Да, и возглавил полевую исследовательскую экспедицию, когда заболел его командир. Они провели высококлассные изыскания, несмотря на то что не раз подвергались угрозам со стороны местных арабских племен. Основной объем исследований в Палестине был проведен лишь в 60-е годы двадцатого века, достаточно недавно. Китченер же исколесил весь Ближний Восток, поэтому сложно установить, где именно он нашел этот документ. К сожалению, дневник он начал вести многие годы спустя.
— Если это папирус, то он, должно быть, очень древний, — сказала Саммер. Она уже приближалась к окончанию дневника и тут внезапно остановилась.
— Вот оно, Джулия, — ахнула она. — Он пишет: «Еще одно предупреждение от архиепископа, настоящая угроза. Осмелюсь сказать, что, похоже, они ни перед чем не остановятся ряди достижения своей цели. Практически не сомневаюсь, что они уже рыщут по Брум Парк. Попытаюсь сдержать их. Я сказал им, что заберу Манифест в Россию и отдам его на хранение Русской православной церкви, в Петрограде, до окончания войны. Можно представить себе их досаду, если бы они только узнали, что я оставил документ у Салли, под присмотром Эмили, до моего возвращения».
— Значит, он не забрал его с собой в Россию, — дрожащим от волнения голосом сказала Джулия.
— Очевидно, нет. Вот, послушай. «Первое июня. Последняя запись пока что. Везде соглядатаи. У меня нехорошее предчувствие относительно предстоящего путешествия, но для нас жизненно важно, чтобы Россия осталась нашим союзником и не начала переговоры о перемирии с Германией. Оставляю дневник на хранение капралу Уингейту. Г. Г. К.».
— Из других источников я тоже знаю, что он говорил о нехороших предчувствиях, явно опасаясь предстоящего путешествия, — сказала Джулия. — Реально предчувствовал.
— Вполне возможно. Иначе, наверное, и не оставил бы дневник на хранение. Но теперь главный вопрос: что это за Салли?
— Видимо, кто-то, кому он очень доверял, но я не помню никого по имени Салли в его окружении.
— Может, бывшая секретарша или жена сослуживца? — предположила Саммер.
Джулия покачала головой.
— Может, прозвище кого-нибудь из его адъютантов?
— Нет, тогда бы об этом были и другие упоминания. Но я такого не помню.
— Вообще-то было бы странновато, если бы он доверил документ такой важности адъютанту. А что насчет другого имени, Эмили?
Джулия призадумалась, притормозив перед кольцевой развязкой на въезде в деловой квартал Кентербери.
— Я припоминаю двух Эмили. Первая — его бабушка по матери, но она умерла задолго до 1916 года. Еще у его старшего брата была внучка Эмили. Когда устроимся в отеле, я проверю его генеалогическое древо, там есть дата ее рождения. Ее отец, племянник Китченера по имени Хэл, часто приезжал в Брум Парк.